Человек — это звучит гордо. Феликс Дзержинский (Aleks_Ivan)

Дзержинским я заинтересовался в раннем детстве. И не потому, что он был председателем ЧК, а только потому, что со своей бородкой Рыцарь Революции оказался удивительно похож на Рыцаря Печального Образа Дон Кихота. “Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский” — это одна из моих первых детских и любимых книг. В детстве, в первую очередь, из-за изумительных гравюр Гюстава Дорэ.

Эту книгу испанского узника, как позже и книгу ещё одного узника из Италии, Антонио Грамши «Тюремные тетради», я не раз перечитывал, чтобы понять коллизии эпохи Возрождения, философию практики и этих незаурядных людей. По ходу было знакомство и с балетом «Дон Кихот», сначала на музыку Минкуса в исполнении нашего Киевского театра оперы и балета. Но покорил меня любимый Борис Эйфман. Сначала «Идиотом» Достоевского, а затем своей версией «Дон Кихота», которая оказалась очень близка к образу Рыцаря у Сервантеса.

Приобрёл книгу Сервантеса я сам, но на деньги родителей, летом, перед тем как пойти в первый класс. Это была очень дорогая книга, стоила целый рубль и три копейки. Впрочем, сравнить портреты Рыцарей было с чем. Книга Юрия Германа «Рассказы о Дзержинском» с иллюстрациями была в нашей домашней библиотеке.

Это сейчас историки, политологи, или тот же русский либерал-шовинист из наших украинских инородцев (одессит) Ципко, да и просто журналисты пишут о Дзержинском как о кровавом тиране, любителе пыток и допросов. Хотя журналист Леонид Бударин всё-таки вспомнил, что лет сто назад взрослые дяди, тот же антикоммунист Бажанов (успевший побывать секретарём у Сталина, бежавший затем на Запад и даже организовавший ещё до демократа-нациста Власова вооруженные отряды из русских против советских во время Финской войны), или небезызвестный Локкарт, оказывается, сравнивали Дзержинского даже не с Кромвелем или Робеспьером, у которого свобода вообще начиналась с гильотины, а именно с Дон Кихотом по прозвищу Алонзо Добрый. Такой вот парадокс.

Да, да, это тот самый Локкарт, руководитель британской миссии и «заговора послов», попытки контрреволюционного переворота в августе 1918, который сопровождался интервенцией, британских концлагерей на Севере России, убийств правых эсеров Урицкого и покушения на Ленина. Наверное, Локкарт знал, о чём говорил. Он ведь всё-таки был арестован на 5 дней, а затем провёл месяц под домашним арестом, но протокол был соблюдён, и дипломат отбыл домой в Британию. Весь этот заговор тогда организовала святая троица – руководители дипмиссий Британии, Франции и США, что спровоцировало в свою очередь целый ряд событий. Не только красный террор в отношении контрреволюции в ответ на белый террор (а ведь в начале революции было время, когда красногвардейцы отпускали будущих российских белогвардейцев домой под честное слово офицера, дворянина или революционера, если речь шла о меньшевиках или эсерах), но и последовавшую после интервенции и скупки по дешёвке германским и британским капиталом акций российских предприятий форсированную национализацию (экспроприацию) крупной промышленности, в том числе и зарубежных резидентов в Советской России, хотя на первых порах большевики призывали бывших собственников продолжать управлять своими фабриками и заводами.

Эта попытка контрпереворота была предпринята на фоне раскола и в среде самих революционеров. Он сопровождался убийством левыми эсерами германского посла Мирбаха и восстанием левых эсеров против большевиков.

А как же! Ведь тогда, по мнению левых эсеров (социалистов революционеров – авангардистов революции), большевики предали пролетарскую революцию. Революцию мировая буржуазия на колени хочет поставить, а они гибкость проявляют. То Брестский мир подписывают с врагом и отдают кайзеровским войскам Украину в расчете на пролетарскую революцию в Германии, то призывают «буржуазию» управлять заводами и фабриками – заметьте, это ещё до нэпа. То военспецов из бывших царских офицеров назначают командовать Рабоче-крестьянской Красной армией. Последней каплей для левых эсеров стало введение большевиками, по примеру Великой Французской революции (смотри Хроники ВФР), для обеспечения нужд Красной армии и города (рабочего класса) продразвёрстки в деревне. А как же, это ведь ограбление крестьян.

Дзержинский не отличался сантиментами к буржуа как к классу, против которых воевали эсеры, но к левому авангардизму последних относился как к бунту (грабь награбленное), который независимо от благородства декларируемых целей ведет к банальному переделу собственности и является провокацией против рабочего движения. Это та протестная стихия, которую более организованный класс буржуазии всегда готов использовать в своих интересах для того, чтобы, устроив террор, загнать затем рабочего человека обратно в стойло. Поэтому не удивительно, что ещё до мятежа в апреле 1918 Дзержинский арестует примкнувшего к левым эсерам одного из их военных лидеров – Муравьёва. И было за что. Это тот самый Муравьев, который брал Киев в феврале 1918 после подавления январского восстания рабочих Арсенала. Войска Центральной Рады тогда изуверски расправились с восставшими рабочими завода «Арсенал» в Киеве. Муравьёв в отместку залил Киев кровью офицеров, юнкеров, гайдамаков, монархистов, но это не всё… Последовали грабежи, расправы, расстрелы мещан Киева и окрестных сел. Спустя столетие современная проницательная интеллигенция всех собак за расправы в Киеве и окрестностях вешает на большевиков, а об эсерах и анархистах, чинивших эти расправы, ни слова. Но это же так сложно — разобраться, кто есть кто! Гораздо проще настаивать, что Киев в феврале 1918-го брали российские войска под командованием Муравьёва, а не советского Украинского Красного казачества под командованием большевиков (коммунистов) Коцюбинского, Шахрая и Примакова. (Юрий Коцюбинский – сын нашего украинского писателя Михаила Коцюбинского, Примаков — его приёмный сын).

Да, это факт, что революционеры – эсеры и анархисты под командованием Муравьёва распоясались и вышли из подчинения, устроив погромы. И как же на это отреагировали большевики, тот же председатель ВЧК Дзержинский? А довольно жёстко. По приказу большевика Дзержинского эсер Муравьёв был арестован. Вот оно мнение Дзержинского, высказанное в марте 1918 года о Муравьёве и его деяниях: «Худший враг не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принёс своими кошмарными расправами, расстрелами, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени нашей советской власти, восстанавливая против нас всё население. Грабёж и насилие — это была сознательная военная тактика, которая, давая нам мимолетный успех, несла в результате поражение и позор».

Правда, Муравьеву в тот раз повезло. Командиров не хватало и, учитывая боевые заслуги бывшего царского офицера, левого эсера и создателя тактики «эшелонной войны», его освободили из-под ареста, даже послали командовать фронтом в Сибирь, но после подавления левоэсеровского мятежа он был убит чекистами при задержании или, по другой версии, застрелился сам в Симбирске.

Что же касается Дзержинского, то во время самого мятежа левых эсеров тот проявил исключительную выдержку и самообладание. Он тогда лично, в сопровождении двух человек, явился в штаб левоэсеровского отряда ВЧК в Москве с обыском и требованием выдать убийц немецкого посла Мирбаха. От такой наглости несколько сотен вооруженных мятежников просто опешили. И хотя Дзержинского всё же арестовали, отряд был дезорганизован. Своим авторитетом и самообладанием, подкрепленными, правда, артиллерийским обстрелом и наступлением латышских стрелков, Дзержинский сумел убедить мятежников сложить оружие. Этот эпизод я запомнил с детства, когда перечитывал книгу Юрия Германа. Всего из мятежников после подавления мятежа ЧК было расстреляно 12 человек из отряда Попова. Всё. Без фанатизма.

Поэтому я скептически относился и отношусь к муссируемому мнению о кровавой тирании Дзержинского, как и к ещё одной идиоме, что Дзержинский был скрытый «троцкист». Скорее уж, в таком случае, троцкистом стал сам Сталин. Посмотрите на политику индустриализации за счёт крестьян. Да, она вполне отражает объективную логику создания крупнотоварного сельхозпроизводства в условиях сохранения товарного характера производства вообще, но сами методы те же, на которых настаивал соратник Троцкого – Преображенский. Или формирование госаппарата через политические репрессии – линия, которую отстаивал сам Троцкий.

Троцкизм как явление – это всё тот же левый авангардизм, всё та же эсеровщина, отражающая точку зрения мелкой буржуазии, находящейся в силу своего места в системе общественного разделения труда между молотом и наковальней и поэтому обладающей обострённым чувством социальной справедливости и профицитом деятельности, что и лежит в основе их авангардизма. В условиях гегемонии рабочего движения – это союзники: и при штурме Перекопа, когда надо освобождать Крым, и на стройках Днепрогэса.

Но это же «воплощённое противоречие» (от мелких буржуа до служащих – интеллигенции) несёт в себе и существенный изъян, впрочем, как и любое стихийное движение вообще. Чувственно они верно апеллируют к социальной справедливости, но происходит это в то время, когда разрешение противоречий современного нам общества требует вовсе не утопий (социальная справедливость всего лишь одна из них), а снятия общественного разделения труда и товарного характера производства вообще в условиях определённого переходного периода – диктатуры пролетариата (социализма). Лозунгами и декларациями без знания логики истории (теории развития), социализм не построишь. Недаром Старик уже в 1920 году ещё, когда горячие головы готовы снова были идти на Варшаву, сразу же взял стихию под узды. Стоять, никакого экспорта революции, задача другая, начинаем строить форпост – социализм в одной отдельно взятой стране, и при этом всём ещё и узакониваем и легализуем частную собственность (НЭП), и самое главное – учимся коммунизму. Многих тогда этот крутой поворот вышиб из седла. При таких поворотах можно было и с ума сойти даже тем, кто им обладал. Были такие, кто не выдерживали и стрелялись или спивались как тот же Пятаков.

А страна-то, страна-то всё ещё полукрестьянская, почва для авангардистов (эсеровщины, анархизма, троцкизма), сторонников простых сиюминутных решений самая что ни на есть благоприятная. Да и что по формальной логике позитивиста (авангардиста), у которого крышу срывает от противоречий, ты построишь в такой полуфеодальной полукапиталистической стране? Формальнологически – в лучшем случае капитализм, но только государственный. Отсюда всё та же истерия левой (правой) оппозиции, как у левых эсеров (социалистов-революционеров) и анархистов в 1918 году — о преданной революции, не тот курс, не та политика, гробовщики революции.

Да и основание есть, тем более, что в условиях нэпа из-за спины пролетариата выглядывает мурло мещанина и бюрократа, а ему навстречу — родственнички в лице эсеровщины и махновщины (левый авангардизм или троцкизм) внутри партии большевиков (коммунистов). Куда тогда бедному крестьянину податься, с кем союз держать – с большевиками аль с коммунистами? Тоже сшибка. Тем более, что логика истории, формирования промышленного производства требовала реализации вообще-то не эсеровского (мелкобуржуазного) лозунга – землю крестьянам, а преодоления вековой раздробленности мелкого хозяйчика с его натуральным хозяйством и создания технологически оснащённого и высокопродуктивного крупнотоварного сельхозпроизводства. А как убедить в этом крестьян? Или силой, или авторитетом.

Но если гегемония (сконцентрированная в авторитете политической партии революционеров), которая вытекала из союза двух классов (пролетариата и крестьян), нарушена, то апелляция политического движения к утопии (будь то перманентная революция или идея социальной справедливости), которая никогда не может быть реализована, тем более здесь и сейчас, как раз и приводит к формированию идеологии поражения в среде революционеров. В политике такая идеология ведёт к логике принятия простых (сиюминутных) решений (оппортунизму), что на практике оборачивается разрешением противоречий через формы превращённые (образно, через колено).

Не менее опасным, это показала и последующая история, в условиях раскола политического движения (политического коммунизма) становится и остановка лишь на формальном устранении частной собственности (в рамках госсобственности), что в конечном итоге всё так же ведёт к обратным результатам, где само политическое движение превращается в косную и реакционную силу. Классика такого превращения политического коммунизма в свою противоположность – антикоммунизм, отражена в политике 60-80-х в СССР. Впрочем, если стихийно грубый непродуманный коммунизм пролетариата, отрицая частную собственность, абсолютизируя формальное обобществление, всё же создает предпосылки реального обобществления в рамках госсобственности, что происходит в 30-50-е годы, то революционный авангардизм, абсолютизируя деятельную сторону (вплоть до уничтожения буржуазии – врагов народа, как сословия), их разрушает. В результате в лучшем случае получаем какофонию – «кукурузу».

Но самое печальное и существенное, с горечью напишет в 1968 году об этом стихийном непродуманном отрицании частной собственности Э. В. Ильенков, то, «что во всём этом движении мало ясного теоретического понимания и слишком много фразы, много демагогии, отчего процесс и протекает так мучительно и с такими издержками, которые едва ли не превышают потенциальные выгоды от формального обобществления, и едва ли не сводят их на нет».

Нет, не подумайте, что троцкисты не революционеры, более того они искренне преданы революции, но только на том её этапе, когда приходится разрушать, не строить. Но и в таком случае Дзержинский тем более не троцкист, а сподвижник архитектора ноябрьского переворота 1917 года – Ленина, прораб революции. Это он руководил восстановлением промышленности страны после гражданской, во время нэпа. Но как избежать этой коллизии в политическом движении и разрушения ещё не созданного, в конкретных условиях 20-х годов, когда революции в Западной Европе (Венгрии и Германии) потерпели поражение, а революция в России держалась на союзе двух классов? Я писал уже об этом. В бытность, когда «старшие товарищи» как-то меня спросили: «Вы за кого, за Троцкого или за Сталина?», – я на полном серьёзе тогда ответил: – За товарища Дзержинского. И продолжил, что он в 1926 году, чтобы предотвратить раскол в партии, который по его убеждению может привести к похоронам революции, предлагал Раковскому поставить к стенке обоих вождей раскола.

Правда, к стенке – это рецепт хирургический, когда уже нет других вариантов. Дзержинский, именно как хирург, умел им пользоваться. Прекрасно об этом напишет американский миллиардер Арманд Хаммер в своих воспоминаниях, в том числе и о Дзержинском, «Мой век – двадцатый». Пути и встречи». Когда тот пресёк саботаж на железной дороге по доставке хлеба голодающим Поволжья, было расстреляно всего два человека, – начальник одной из станций и его зам – руководители, не стрелочники, хотя саботаж и разгильдяйство были внизу. Жестоко? Безусловно. Гуманно, настаивает американский миллиардер Хаммер, поскольку от голода умирали миллионы людей, а после этого вагоны с хлебом пошли по графику.

Но ставка была больше чем жизнь. Недаром в последних письмах за 1922 год у Старика явно видна тревога о судьбе пролетарской революции, которой в наследство досталась гремучая смесь – великорусский шовинизм и феодальный пережиток в виде крестьянства с его укладом, ежедневно рождающем мелкотоварное производство (капитализм). Старик хорошо понимал «Науку логики» и очень верно подметил, что, поскольку «партия большевиков (коммунистов) опирается на два класса, поэтому возможна её неустойчивость и неизбежно её падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения».

Мировой кризис перепроизводства капитала 1929 года не заставил себя ждать, он же поставит под угрозу это соглашение в СССР. 
Логика истории состояла в том, что для буржуазии кризис – это была угроза новой пролетарской революции, для первого пролетарского государства – это угроза новой мировой войны, что требовало от республики рабочих форсированной индустриализации, начатой с разработки и внедрения плана ГОЭЛРО уже в 1918 году, ещё во время Гражданской войны и интервенции. В том числе и создания крупнотоварного сельхозпроизводства, отвечающего нуждам промышленности, а также соответствующей системы воспитания и образования, выполняющей социальный заказ на производство и воспроизводство определённого типа личности. То есть воспитания не профессиональных кретинов, отвечающих интересам товарного производства, а личности нормальной, талантливой, свободной от предрассудков и мерзостей старого мира, личности, способной управлять своим «неорганическим телом» – миром человека (своим государством, своей экономикой (у кого собственность, у того власть), своим образованием) в интересах других, для всех, а не лишь для самого себя и ближайших «родственников». Смотри об этом всё у того же Ильенкова «Что же такое личность?» в разделе «В каком пространстве существует личность»? А на самом деле?

На деле в партии произошёл раскол, и разногласия в вопросе об индустриализации приняли форму антагонизма. Разрешение коллизии пошло по логике формы превращённой. В результате мы всё же получили индустриализацию, в том числе и создание крупнотоварного (частного) сельхозпроизводства (колхозов) за счёт крестьян и развитие социализма (разрешение противоречий частной собственности) за счёт формализации частной собственности (в лице плановой госсобственности). Левые авангардисты, видя лишь формальную сторону дела, называют это «госкапитализмом». Можно было бы согласиться с очередным рассказом о «преданной революции», если бы с 30-х по 60-е годы всё же не были созданы формальные предпосылки для преодоления товарного характера производства и общественного разделения труда. Но я что-то не видел, чтобы в таком случае левые авангардитсы отстаивали (понимали) необходимость перехода управления на общегосударственную автоматизированную систему в СССР, не говоря уже о понимании ими значения открытий Антона Макаренко и Александра Мещерякова.

Я мог бы согласиться и с аргументами об объективном характере разрешения противоречия в той форме, в которой они разрешались в 30-е годы, если бы не одно «но». Если бы в 1929-33 годах заодно не было уничтожено только зарождающееся едва ли не самое передовое и ценное из всего, создаваемого на то время в СССР – политехническая система образования, у истоков которой стоял, в том числе, и Дзержинский. Луначарский вспоминает, что это именно Дзержинский инициировал создание детских трудовых коммун для борьбы с беспризорностью. Недаром коммуна Макаренко, классика системы политехнического образования, носила имя Дзержинского.

Воспитание (образование способностей, т.е. психики человека) в коммуне Макаренко происходит в разновозрастном самоуправляющемся трудовом (учебном) коллективе, где задача воспитателя (партии, или представителей партии) состоит в организации этой деятельности. Вчерашние урки всего за несколько лет научились производить электродрели и фотоаппараты (ФЭД – Феликс Эдмундович Дзержинский) на уровне лучших мировых образцов. Вот она индустриализация по Дзержинскому – Макаренко. Но это ещё не всё. Прошли годы. Поинтересовались судьбой воспитанников коммун Макаренко и выяснили, что ни один из нескольких тысяч воспитанников не сел потом в тюрьму (не вернулся к прежнему ремеслу), что многие получили высшее образование, многие геройски воевали в годы Великой Отечественной войны и что немаловажно, ни один из коммунаров не стал потом полицаем, не предал. И ещё. Макаренко в середине 30-х единственный был один из немногих, кто настаивал на необходимости внедрения всеобщей политехнической системы образования в СССР. Не поддержали.

Ведь только политехническая (трудовая) система образования превращает формальные предпосылки снятия общественного разделения труда (уничтожения частной собственности) в объективную реальность коммунистического самоуправления. Превращая мир профессиональных кретинов (частных индивидов) в ансамбль человеческих отношений. А вот отказ от политехнической системы образования – это как раз та теоретическая и политическая ошибка, которая впоследствии нивелирует все достижения индустриализации (создания формальных предпосылок снятия общественного разделения труда). Ну не смогут потом не владеющие предметным телом своей личности, а как следствие – не мыслящие не способные понять Мещерякова, Ведуту, Худенко, Глушкова, Канарского, Ильенкова.

Ну и ещё одно следствие раскола – политические репрессии внутри партии. В качестве средства против раскола Ленин уже в 1922 году рекомендовал привлечение в руководство партии рабочих. Он настаивал на увеличении до сотни человек членов ЦК партии из рабочих. Но не просто рабочих, а рабочих непосредственно от станка:

«Рабочие, входящие в ЦК, должны быть, по моему мнению, преимущественно не из тех рабочих, которые прошли длинную советскую службу (к рабочим в этой части своего письма я отношу всюду и крестьян), потому что в этих рабочих уже создались известные традиции и известные предубеждения, с которыми именно желательно бороться.

В число рабочих членов ЦК должны войти преимущественно рабочие, стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян, которые, однако, не попадают и разряд прямо или косвенно эксплуататоров. Я думаю, что такие рабочие, присутствуя на всех заседаниях ЦК, на всех заседаниях Политбюро, читая все документы ЦК, могут составить кадр преданных сторонников советского строя, способных, во-первых, придать устойчивость самому ЦК, во-вторых, способных действительно работать над обновлением и улучшением аппарата».

Не прислушались, а зря.

Кстати, ЧК Дзержинский создавал именно по этому принципу, из рабочих, под контролем рабочих, в том числе и с привлечением беспартийных. Прекрасно об этом изложено в воспоминаниях его современников в книге: «Дзержинский. Кошмарный сон буржуазии». Смотри воспоминания Якова Петерса «Пролетарский якобинец».

Многого интересного узнаете и о нравственных качествах этой незаурядной личности, в том числе и о том, какой ценой давалось ему понимание необходимости новой экономической политики.

Поэтому, если примете решение посвятить жизнь революции, возьмите эту книгу на заметку. Не надо бояться вооруженного рабочего, тем более привлекать к управлению и ставить под контроль рабочих (беспартийных) не только государственные институты, но и политическую партию. Только таким образом вы получите в лице класса униженных и угнетенных не безразличных наблюдателей или сочувствующих и сопереживающих со стороны, а активных союзников. И только таким образом, в свою очередь, рабочие смогут пройти школу подготовки профессиональных революционеров, а революция получить не менторство авангарда («элиты») и анархию «активистов», а совместно разделенную деятельность людей, объединённых одной целью. Если нет, каждый раз придется наступать на одни и те же грабли, решать задачи через колено, с помощью государственного репрессивного аппарата (как Сталин) или хунвейбинов (как Мао). Это отдельный разговор, но это очень важный и принципиальный момент.

Дзержинский, один из немногих из старой гвардии, кто видел и понимал угрозу раскола и её последствия. В письме к Куйбышеву, бывшему тогда заместителем председателя Совнаркома, Феликс Эдмундович он писал:

«… Я сознаю, что мои выступления могут укрепить тех, кто наверняка поведет партию в сторону гибели, т.е. Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Шляпникова. Как же мне, однако, быть? У меня полная уверенность, что мы со всеми врагами справимся, если найдем и возьмём правильную линию в управлении на практике страной и хозяйством… Если не найдём этой линии и темпа – оппозиция наша будет расти, и страна найдёт тогда своего диктатора – похоронщика революции – какие бы красные перья ни были на его костюме… От этих противоречий устал и я».

В этом письме меня заинтересовал не столько тезис о красном диктаторе – это укладывается в логику истории, тем более, эта угроза развития через «форму превращённую» всегда сопровождает любую революцию. Немногие избежали иронии истории. Не поставил я под сомнение и намерения Дзержинского поставить к стенке вождей раскола Троцкого и Сталина. Это логично, если ситуация выходит из-под контроля, и ты понимаешь, к каким последствиям может привести эта конфронтация «вождей» внутри партии. Это письмо помогло мне разобраться в вопросе, почему все-таки Дзержинский, учитывая и его собственный левый авангардизм (он ведь выступал против Брестского мира), или его «грехи» по великорусскому шовинизму (за что они с Орджоникидзе даже получили выволочку от Ленина) в практической работе не болтался слева направо или наоборот, а каждый раз оказывался на своём месте: и в ВЧК, когда он, как Робеспьер, рубил головы контрреволюции; и когда руководил железной дорогой; и когда спасал голодающих Поволжья; и когда давал путёвку в жизнь миллионам беспризорных детей; и когда на практике организовывал и проводил новую экономическую политику, восстанавливал экономику страны.

Да потому что, у этого аскета было большое сердце, которое у него потом и не выдержало. Это его отличительная черта, нравственное начало – сочувствие и сопереживание к людям. Это то качество, которого не хватало «вождям» Троцкому и Сталину. Это вовсе не означает, что они не были революционерами. Но односторонность их развития и личные качества сыграли свою роль в расколе партии, когда объективная, в силу сложившегося разделения труда, угроза нарушения соглашения между двумя классами – рабочими и крестьянами, стала на повестке дня. В отличие от них, Дзержинский – Дон Кихот революции, гуманист в классическом понимании этого слова. Именно это качество компенсировало и объективную логику его работы в ВЧК, и когда на его плечи легли сбор и доставка зерна голодающим Поволжья, и когда он возвращал к жизни миллионы беспризорных детей. Это именно то качество, Дон Кихота революции – гуманиста, на которое обратили внимание вовсе не его поклонники, а враги. Об этом качестве человека и руководителя, напишет и антикоммунист Валентинов (Вольский), в своих воспоминаниях. Он работал в 20-е под руководством Дзержинского в аппарате ВСНХ.

Смотри: Валентинов Н. (Вольский Н.) Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина : Годы работы в ВСНХ во время НЭП. Воспоминания М.: Современник, 1991.

Не удивляйтесь, что Вольский, бывший меньшевик, работал в ВСНХ. Тогда под руководством Дзержинского в Высшем Совете Народного Хозяйства работала целая плеяда старых кадров из монархистов, антикоммунистов, меньшевиков, эсеров, либералов и работали, как утверждает сам Вольский, самоотверженно, на совесть. Отлично работали. И в практической работе, в споре между старыми специалистами (да будь они трижды антикоммунисты) и «комчванством» (Ленин), Дзержинский принимал сторону специалистов. Даже в случае антисоветской деятельности специалиста, вспоминает его зам по ВЧК Менжинский, Дзержинский, который дорожил специалистами, умел переубедить такого человека, чтобы тот продолжил самоотверженно работать на стороне советов. [См. Тишков А.В. «Дзержинский» с. 365-366.] Именно переубедить, поскольку он в равной мере, без исключения, относился как к своим товарищам по партии, так и к специалистам-антикоммунистам, как к коллегам по общему делу, и те отвечали взаимностью. Кстати, ответил взаимностью и Циолковский, который вовсе не был коммунистом. Более того, он даже успел побывать на Лубянке ещё в 1919, после чего ему, правда, присудили пожизненную пенсию, а вначале 20-х именно Дзержинский поддержал инициативу создания «Общества по изучению проблем межпланетных сообщений», членом президиума которого он был избран наряду с Цандером и Циолковским. Вот оказывается когда закладывались первые кирпичи советской космонавтики!

Впрочем, как говорил герой фильма «Москва слезам не верит»: «Уж очень якакой-то идеальный получился».

Тем не менее, я не собираюсь спорить ни с современниками, ни тем более с антикоммунистами Локкартом, Бажановым, Хаммером или Вольским о нравственных качествах, донкихотстве – гуманизме Дзержинского. Враги лучше знают своих визави. Они жили в ту эпоху и, наверное, лучше знали, кто подлец, кто мразь, а кто Рыцарь Алонзо Добрый. Меня интересует другой вопрос, что это же всё-таки за «правильная» линия в управлении на практике страной и хозяйством, на которой настаивает Дзержинский? И в какой мере его практическая деятельность, как руководителя ВСНХ (не просто ВЧК) совпадала с этой правильной линией?

В начале 90-х, когда правый сектор России сносил памятники клятому пролетарскому наследию (в России этот правый сектор назывался как-то по-другому, либерал-демократы или патриоты России что ли), в том числе памятник Дзержинскому на Лубянке, всё это происходило намного раньше, чем в Украине, я, в силу сложившегося субъективного представления о его личности, считал Феликса Эдмундовича экономистом. Нет, я знал, что Дзержинский чекист, но почему-то был уверен, что как профессиональный революционер он формировал свои способности именно как экономист. А как же иначе вы хотите преодолеть товарный характер производства – без знания теории развития (диалектики) и политической экономии в частности?! Он же профессиональный революционер всё-таки!

Такое представление о личности Рыцаря революции сложилось не в последнюю очередь и под влиянием перестроечных статей Отто Лациса о Дзержинском как руководителе ВСНХ и экономисте. Тем более, что вся его практическая деятельность – и то, как он руководил железной дорогой, и как занимался восстановлением дорог и мостов, и как реализовывал на практике новую экономическую политику, когда возглавил ВСНХ, а до этого, когда поддержал и привлёк к работе антикоммуниста Леонида Юровского (архитектора знаменитой денежной реформы, которую воплотил в жизнь Сокольников), и позже, когда создавал с коллегами Госплан, говорили о том, что Дзержинский владеет навыками и способностями экономиста. Правда, интерес к Дзержинскому у либерально-демократической публики быстро пропал. Фигура оказалась неудобная. Действительно, при нём (при нэпе) частный сектор развивался по законам либерального рынка, без ограничений. Заработал, заплатил единый налог или концессию, ну ещё налог на недвижимость, если решил жить в апартаментах, а всё остальное твоё. Но зато при посягательстве на государственную собственность или даже за попытки посягательства, как в гражданскую: на мушку белогвардейскую сволочь. Тем более что перестройка на поверку оказалась не нэпом, а контрреволюционным переворотом, где первичное накопление капитала шло за счёт приватизации госсобственности, то какая уж тут апелляция к Дзержинскому?!

Поэтому, когда первичное накопление закончилось и у детей незаконнорождённых рабочего класса России, вместо изучения «Что делать», «Науки Логики» и «Критики политической экономии», возникла нездоровая идея снова восстановить памятник Дзержинскому, по воспоминанию Млечина, выпустившего книгу о руководителях КГБ, именно все тот же Отто Лацис сказал ему полусерьезно-полушутя:

«Если предложат поставить памятник Дзержинскому на Варварке, где когда-то находился Высший совет народного хозяйства, я обеими руками проголосую «за». Он это заслужил. Если захотят восстанавливать на Лубянке, первым пойду сносить…».

Сейчас, когда памятники Дзержинскому снесли, я бы не спешил восстанавливать памятники Дзержинскому, ни в России, ни в Украине, которая именно ему обязана индустриализацией еще в 20-е годы, ни в его родной Польше. И причина вовсе не в декоммунизации, просто не заслужили иродовы дети. Заслужить надо – ставить на своей земле памятник Рыцарю революции.

Позже я понял, что то качество, которое делало его в моих глазах «экономистом», как ни парадоксально это звучит, это вовсе не профессионализм экономиста (профессиональный кретинизм), а всё то же гуманное отношение к людям. Он доверял и умел подбирать специалистов по их нравственным и деловым качествам и учился у них. Это очень важно для профессионального революционера – сопереживать людям и обладать способностью учиться. Впрочем, эта практика сложилась уже при Ленине, доверяй и проверяй в практической работе специалистов, которые знали толк как в армии, когда шла война, в железной дороге (замом Дзержинского был так же специалист из бывших), в проведении денежной реформы или в руководстве ВСНХ (где он вообще собрал целую плеяду старых кадров). Валерий Межлаук, один из соратников и замов Дзержинского, возглавлявший долгое время ключевую структуру тяжелой промышленности «Главметалл», позже Госплан, под руководством которого после смерти Дзержинского фактически проводилась индустриализация в СССР, в своей статье, написанной незадолго до расстрела «О плановой работе и мерах её улучшения», напишет:

«Феликс Эдмундович вырос в крупнейшего экономиста партии. Он даёт партии такие постановки экономиче­ских проблем, которые при своём решении двигают хозяйство страны колоссальными шагами вперёд. Не найдётся ни одной проблемы, которая была бы поставлена развитием народного хозяйства с весны 1921 года, в которой не принимал бы самое непосредственное участие Дзержинский».

Любопытно, что именно Межлаук, как и Дзержинский, будучи сторонниками наиболее точного, всеохватывающего (тотального) планирования в госсекторе экономики, в то же время отстаивали ленинскую идею о необходимости легализации частной собственности при социализме, в том числе и через развитие хозрасчета в условиях планового госсектора экономики. Конкуренция двух экономических систем – формализованной частной собственности в рамках госсобственности, которая развивается исключительно по плану, и рынка, свободного от любой регламентации. И всё это в рамках диктатуры пролетариата (социализма). В условиях гегемонии (при отсутствии раскола), вот оно, обнажённое и доведённое до антагонизма противоречие, как источник развития. На этот парадокс, о необходимости легализации частной собственности при социализме (диктатуре пролетариата), и почему это важно для создания формальных предпосылок снятия товарного характера производства обращает внимание Э. В. Ильенков в известном письме Юрию Жданову.

Кроме В. И. Межлаука, о Дзержинском, как о теоретике и экономисте, напишут в своих воспоминаниях и А. И. Микоян «Так было», см., и Николай Богданов. «Энтузиаст социалистической индустриализации».

Обстоятельно, кроме публикаций демократа Отто Лациса и антикоммуниста Вольского, о Дзержинском, как об экономисте вы можете посмотреть и в одноимённой книге В. А. Михалкина «Ф. Э. Дзержинский – экономист». Не без основания, автор декларирует, что книга является одной из первых попыток представить в системном виде взгляды Ф. Э. Дзержинского как экономиста-теоретика, органически увязав их с его деятельностью экономиста-практика. Правда? системность сводится к перечислению того что сделал Дзержинский. Впрочем, это не умаляет заслуги автора. Аналогично и у историка С. С. Хромова, который наряду с Микояном, Вольским, Лацисом, Межлауком, Михалкиным так же настаивает: «Можно смело утверждать, что в первые годы после смерти В. И. Ленина никто из членов ЦК партии столь основательно не разрабатывал проблем тяжелой индустрии, как это сделал Феликс Эдмундович Дзержинский». См. С. С. Хромов «Ф. Э. Дзержинский во главе металлопромышленности» и более позднюю книгу С. С. Хромова «Дзержинский как руководитель народного хозяйства страны». Небезынтересно будет познакомиться и с воспоминаниями, которые переведены с польского, жены Феликса Эдмундовича. Дзержинская С. С. В годы великих боев. М.: Мысль, 1975.

Трудно себе представить все те проблемы, в разрешении которых как руководитель, принимал участие Дзержинский. Посмотрите воспоминания современников, словами трудно передать. Но есть ещё одно дело, на которое стоит обратить внимание – Дзержинский был катализатором низовой инициативы. На самоотверженную работу и инициативу специалистов, которые работали с Дзержинским над восстановлением народного хозяйства и формирования Госплана, я уже обращал внимание. Об этом пишут и его соратники, и антикоммунист Вольский в своих воспоминаниях. Но Дзержинский умел организовывать и привлекать к выполнению стоящих перед промышленностью задач не только специалистов, но и массы рабочих.

После Гражданской войны масса предприятий в Петрограде и на Украине (там, в основном концентрировалась в царской России промышленность) оказались разрушенными или просто заброшенными. Как поступают настоящие бизнесмены, в руки которых попали «убитые» предприятия? Правильно, порезать на металлолом, а что поликвидней из оборудования, продать. Думаете, среди большевиков не было сторонников такой политики? Да тот же Сокольников, руководитель (вместе с Юровским), знаменитой денежной реформы в СССР, отец советского червонца. Деньги считать Сокольников умеет. Посчитали, прослезились и решили, что выгоднее «убитые» металлургические и металлообрабатывающие предприятия расформировать, а часть ликвидных предприятий отдать в концессию бывшим западным владельцам. На вырученные деньги будем покупать нужные товары. Дзержинский против. Это 1924 год. Наоборот, за расширение производства. Дело за малым – за техническим переоснащением и инициативой рабочих, и на повестке дня – производительность труда. Обратился напрямую к трудовым коллективам, поддержали. Как не поддержать, это же теперь их заводы. Не просто поддержали – инициатива и рационализаторские предложения зашкаливали. Поддержала инициативу Дзержинского и Украина, тогда здесь руководили Петровский и Чубарь. С Макеевского металлургического и началось восстановление промышленности в Украине.

Так что не спешите восстанавливать памятники Дзержинскому, а научитесь сначала коммунизму в его классическом Марксовом понимании: «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние» (Немецкая идеология»). Вы же не будете утверждать, что наше теперешнее состояние не требует изменений? Причем, по обе стороны Днепра, Берингова пролива или Нила. Об этом сейчас не говорит только ленивый. Так что учитесь разрешать противоречия товарного характера производства. А лучшим памятником Феликсу Эдмундовичу будет создание всеобщей высшей политехнической системы образования. Без такой системы современные противоречия разрешить точно не получится.