Пролетарская революция в аграрной России. (кислая)

Во вчерашнем бурном обсуждении, посвященном финансовой стороне революционного движения и революций в России, лишь вскользь был затронут на самом деле основной вопрос — почему же социалистическая революция в России состоялась, а в других промышленно развитых странах  все революционные движения пролетариата, кем бы и как бы они не финансировались, сошли на нет. Некто под ником Кракодил высказал мнение, что» Только в России и могла произойти революция и только в России был построен социализм.» При всей претенциозности данного мнения, при том, что социализм «был построен» не только в России, а всяких революций/переворотов в 20 веке было вагон и маленькая тележка, ТС  не далек от истины. Как были недалеки от истины и те, кто говорил о накапливавшихся противоречиях — противоречия в российском обществе начала 20 века действительно были, однако ораторы искали их среди второстепенных факторов. Некоторая доля правды, в прочем, была и в словах тех, кто говорил о выборе, мол народу «предоставили выбор и он выбрал Ленина» (большевиков). Не думаю, что в данном случае речь может идти о выборе, скорее о склонении на свою сторону, поэтому данное утверждение следует перефразировать на: большевики в канун революции сумели затронуть то главное, что склонило на их сторону большинство населения и помогло им продолжить февральскую (буржуазную) революцию, превратив ее в октябрьскую (социалистическую), а затем — удержать власть. И этим главным было не » Заводы/фабрики — рабочим», а «Земля — крестьянам»-  благодаря этому лозунгу (в дальнейшем —  Декрету) большевики склонили на свою сторону крестьянские  массы, составлявшие  большинство населения (в том числе и в армии), что позволило социалистической революции в России не только состояться, но и удержаться, поэтому мы с полным правом можем называть ее аграрной, а не пролетарской революцией. 

Ранее, в статье Революции и крестьянский вопрос я немного рассказывала о книге экономиста-аграрника Л.Н. Литошенко «Социализация земли», где он затрагивал события революций 1917 г. и первые четыре  послереволюционных года, но сейчас хочу обратить внимание непосредственно на несколько глав из этого труда посвященных 1917-1919 гг. В этих главах он, как свидетель/очевидец и участник, раскрывает подоплеку событий тех лет, рассматривает нормативные акты этого периода, а так же дает характеристику новым формам социалистического хозяйствования на основе имеющихся у него статистических данных (любопытно, что с некоторыми оговорками, эта характеристика оказалась пророческой).

Литошенко Л.Н. СОЦ:ЛИЗАЦИЯ ЗЕМЛИ (главы из II части  Четыре года социалистического опыта)

Глава 1. Русская революция и сельское хозяйство

Всякая революция есть восстание низших в экономическом отношении слоев населения против высших. Народные массы не довольствуются политическими успехами революции, они ждут от нее непосредственных  материальных выгод. В этом смысле всякая революция имеет больший или меньший «социальный» привкус, и в этом смысле русская революция по праву называется «социальной», ибо движущими силами ее были (узко) материальные интересы отдельных классов, а руководящей идеей — перераспределение богатств и изменение имущественных отношений.

Но усиление одних хозяйственных единиц означало ослабление других. Чем большему числу хозяйств удавалось достигнуть нормального соотношения между рабочими силами и обрабатываемой площадью, тем теснее жилось остальным. Избыточное население могло разместиться в промышленности лишь постепенно, емкость колонизационного фонда была ограничена, и тот и другой исход сопряжены были с неизбежной ломкой обычного уклада жизни, с изживанием спокойных, пассивных, поколениями освященных традиций земельной общины. Процесс экономического развития всегда имеет своих победителей и побежденных. Благотворный в целом по своим конечным результатам, он неизбежно сопровождается накоплением недовольства в одних слоях, наряду с ростом благополучия и успехов в других.

В насильственном изменении имущественных отношений заинтересована была, главным образом, та часть сельского населения, которая оказалась в предшествующей истории развития сельского хозяйства слабейшей стороной и которая не имела более надежд на подьем своего благосостояния мирным путем. К этой сравнительно небольшой группе хозяйственно слабых элементов присоединился скоро основной массив «среднего крестьянства». «Взбесившийся мелкий собственник» не мог успокоиться до тех пор, пока рядом с ним существовало помещичье хозяйство или даже просто более зажиточное крестьянское. Мельчайшее, мелкое и даже среднее крестьянство составляло благодарную аудиторию для проповеди равенства, пока эта проповедь была направлена против богатого соседа. Русская аграрная революция 1917 г. приняла те самые формы, какие имеют обыкновенно все земельные революции, формы примитивного раздела земли и движимого имущества согласно более или менее выдержанному принципу равенства.

Разбуженные с революцией инстинкты и удовлетворяемые ею  потребности  вообще редко совпадают с подлинными интересами экономического развития страны. Революция есть взрыв и неожиданный толчок, а не нормальный этап в жизни страны. Революция всегда больше ломает, чем создает, в конечном счете от нее могут проиграть и те классы, которые ее вызвали.

Общий ход аграрного развития вел в сторону экономического расслоения деревни и победы сравнительно крупных и сильных единиц. Конечный интерес низших и средних слоев крестьянства лежал в том же направлении. Благосостояние масс не могло быть поднято без разрежения населения, оттока избыточных сил в города и улучшения приемов и систем земледелия. Восставшие народные массы не понимали истинных причин своего бедственного положения и не могли примириться с медленными способами изживания кризиса. Они требовали своей доли в «завоеваниях революции» и ожидали немедленного улучшения своей участи.

Непосредственная выгода от раздела земель и капиталов казалось наиболее коротким путем к материальному благополучию. Стихия дележа была неминуемым и первым этапом аграрной революции, и уже одно это массовое поравнение должно было отбросить назад прогресс крестьянского хозяйства. На деле положение оказалось еще сложнее. Горючий материал, накопленный в деревне, был использован другими общественными классами. Революционное лидерство с самого начала попало в руки города. Получив свои «завоевания» и разделив землю, крестьяне готовы были бы успокоиться. Во всяком случае они и не думали поднимать руку на право собственности и индивидуалистические формы хозяйствования. Социалистические идеалы городских рабочих шли гораздо дальше. Здесь программа не ограничивалась разрушением и дележом. На развалинах капитализма предполагалось воздвигнуть здание единого, планового социалистического хозяйства. Оно не могло быть построено без включения в него основной отрасли русского народного хозяйства и без участия в нем главной массы занятого хозяйственной деятельностью населения. Так возникала необходимость подчинения крестьянства пролетариату и вовлечения мелкого земледельческого хозяйства в орбиту социалистического строительства. Потерявшее собственные вкус и волю к продолжению революции, крестьянство увлекалось теперь по тому же пути более активными участниками переворота. Из субъекта  грандиозного  социального  опыта  крестьянское  хозяйство  быстро сделалось его объектом.

И по формальному содержанию и по объективным последствиям эта вторая стадия аграрной революции оказалась несравненно сложнее первой. С одной стороны, здесь требовалось создание нового земельного права, отвечающего принципам социалистического хозяйства. С другой стороны, было неясно, насколько эти принципы осуществимы по отношению к миллионам  мелких собственников и каков будет их экономический эффект. Насколько ясно было, что стихийное поравнение, происшедшее в первый период  революции, шло наперекор нормальному развитию сельского хозяйства, настолько трудно было наперед сказать, как подействует на производительность сельского хозяйства новая система экономических отношений. Ведь социализм всегда являлся горячим поборником крупного производства. С этой точки зрения от него можно было ожидать радикальных мер по устранению кризиса аграрного перенаселения. В то же время социализм защищал систему равенства и, следовательно, должен был терпеть поравнение  имущества и уравнительный механизм общины, искусственно задерживавший на земле избыточное население. Стремление к политическому господству также заставляло считаться с непосредственными интересами мелких производителей, хотя способ их действий совершенно не отвечал идеальному плану социалистического хозяйства.

Глава 2. Борьба партий после февральской революции.

Тотчас после Февральской революции стало ясно, что в области земельных отношений должны произойти крупные перемены.Народные массы не довольствуются политическими успехами революции, они ждут от нее непосредственных материальных выгод. Огромная часть крестьянства, страдавшая от аграрного перенаселения, потребовала своей доли в «завоеваниях революции». 

В сельском хозяйстве жертвой этих требований должно было сделаться крупное землевладение. И не только землевладение паразитическое, регулярно сдававшее свои владения в аренду, но и землевладение культурное, ведущее образцовое крупное хозяйство, землевладение государственное, обще­ственное, запасный земельный фонд — словом, все, что превышало рамки мелкого трудового хозяйства. Требование допол­нительного наделения и уничтожения помещичьего хозяйства сделались ударным пунктом аграрных программ всех полити­ческих партий. Без этого невозможно было завоевать симпатий крестьянства, а без поддержки этого наиболее многочис­ленного класса населения нельзя было надеяться на политиче­ское господство.

Спор шел только об объеме аграрной реформы, и здесь различные политические партии наперерыв делали самые со­блазнительные обещания. Но соперничали, в сущности, три партии: наиболее радикальная среди буржуазной ориентации — партия народной свободы (конституционно-де­мократическая до революции) и две социалистические партии — социал-демократов и социалистов-революционеров.

Разница между положительными программами этих партий была велика. Партия народной свободы шла очень далеко навстречу принудительному отчуждению частновла­дельческих и казенных земель. Но она оставалась на буржу­азно-государственной точке зрения. Принцип частной соб­ственности на землю сохранялся и после земельной реформы; за отобранные земли должно быть уплачено справедливое вознаграждение; массовое отчуждение не должно разрушить очагов сельскохозяйственной культуры.

Социалистические партии стояли на иной точке зрения. Они требовали безвозмездной конфискации земель «нетрудового» пользования и отмены частной собственности на землю. В этих двух пунктах сходились все социалистические группы, противопоставляя свои требования «буржуазным» программам земельной реформы.

Разногласия между социалистами начинались по поводу того, как следует поступать с конфискованными землями и на каких началах должно быть построено использование земель после отмены частной собственности. Разногласия коренились в различной оценке психологии и настроений кре­стьянских масс.

Социалисты-революционеры («народники») давно и искренне верили в призвание русского народа осуществить на земле социалистический рай. В порядках земельной общины, периодически равномерно распределявшей землю между своими членами, они видели проявление чувства равенства и социалистических настроений русского крестьянства. Эта исходная точка зрения предрешала характер аграрной программы социалистов-революционеров. Земля, по их мнению, есть дар природы, и права собственности на нее не может иметь никто, даже государство. Зато к числу неотъемлемых основных прав каждого человека и гражданина принадлежит право равного пользования «ничьей» землей. Роль государ­ства должна свестись к обеспечению этого первейшего из «естественных» прав. После революция земля должна быть «социализирована» или объявлена «народным достоянием». Государство издает закон, обеспечивающий каждому равное право на участок земли в пределах использования его собственной рабочей силы. Весь земельный фонд страны, вклю­чая и конфискованные поместья, распределяется среди на­селения страны на началах равного индивидуального пользо­вания. Остальные задачи социализма осуществляются сами собой. Обычное право крестьян, санкционированное законом, сделает пользование землей строго пропорциональным силам и потребностям лиц, ее обрабатывающих; наемный труд при­меняться не будет; даже технические предпосылки социализ­ма — обобществление средств производства и укрупнение производства — осуществляются стихийным путем, под вли­янием сознания выгод от перехода к коллективным формам крупного хозяйства.

Социал-демократы (РСДРП) имели иное представление о классовой природе и классовых идеалах крестьянства. По их мнению, в крестьянине живет душа типичного мелкого собствен­ника, враждебно настроенного ко всяким социалистическим планам. Пока существует буржуазное государство и частная собственность на продукт производства, рекомендуемое со­циалистами-революuионерами уравнение индивидуального землепользования приведет только к худшим формам мел­кого капитализма. Для социализма выгоднее рост концентрации сельскохозяйственного производства и пролетариза­ция мелкого крестьянства, чем обратный процесс рассеяния земельной собственности и нивелировки землепользования. После революции также не следует доверяться стихийным инстинктам крестьянства. Они поведут только к распылению земельного фонда и укреплению «мелкобуржуазной стихии». Если считать крупное производство фундаментом социализма, то новое государство должно стремиться удержать в своих руках все конфискованные земли и не пускать их в раздел между крестьянскими дворами. На этих землях должны быть созданы самим государством крупные хозяй­ственные единицы, крестьян же всеми мерами следует по­буждать к переходу к коллективным формам крупного хозяйства. Только тогда получится действительно обобществ­ленный труд на обобществленной земле.

Разница в программах двух социалистиче­ских партий объяснялась  различной оцен­кой классовой природы и настроений крестьянства. Одним оно казалось проникнутым социалистическими тенденциями, другие видели в нем оплот мелкобуржуазной идеологии. Пока речь шла об аграрных отношениях в рамках буржуазного государства, пропасть между двумя направления­ми социалистической мысли казалась непроходимой.  Во время революционных вспышек 1905-1906 гг., когда для всех было ясно, что речь идет о буржуазной революции и буржуазной аграрной реформе, не было более жестких и непримиримых врагов, чем социал-демократы и соци­алисты-революционеры, чем марксисты и народники. То же наблюдалось и в начале революции 1917 г.

Вскоре, однако, определилось, что эта революция имеет иной размах, чем предыдущая. У социалистов всех оттенков родилась соблазнительная мысль о переходе или перевале политической революции в социальную. Кроме того, выяснилось, как мы уже говорили, что час крупного землевладения пробил и что земельный голод «революционного» крестьян­ства должен быть утолен во что бы то ни стало. При таких условиях спор о завоеваниях или поражениях капитализма в деревне приобретал исторический интерес. Сопротивляться стихийному разделу земель было невозможно, и отправным пунктом нового социального строительства все равно фактически делалось мелкое крестьянское хозяйство.

С другой стороны, при условии обобществления земли социал-демократы могли спокойнее относиться к ненавист­ному им принципу уравнительного землепользования. Если государственная власть попадала в руки пролетариата, со­циализация переставала быть вредной для социализма. Ведь социализм есть не только обобществление и концентрация производства и уравнение доходов, индивидуальное земле­пользование государственной землей не вело к первой цели, зато уравнительный принцип приближал идеал равенства и распределительной справедливости.

Так создавалась почва для союза социалистических партий. Фактическая судьба земельной политики в течение 8 месяцев между двумя революциями была затем такова.

В первом составе Временного правительства преоб­ладали представители партии народной свободы. Социалис­ты уклонились от государственной работы. Все силы своего партийного аппарата они направили на завоевание симпатий волновав­шихся масс. При этом обе главные социалистические партии молчаливо размежевали сферы своего влияния. Социал-де­мократы бросились на фабрики, социалисты-революционеры наводнили агитаторами деревню. Рабочие охотнее слушали социал-демократов. Крестьянам был ближе романтический аграрный социализм народников.

Одновременно с пропагандой на местах создались цент­ральные «представительства» организованных масс. С пер­вых же дней революции непрерывно заседал «Совет рабочих депутатов», несколько позже возник такой же Совет кресть­янских депутатов. Конечно, о подлинном представительстве народных желаний здесь не могло быть и речи. В Советах заседали главари партий, журналисты и эмигранты, но эти лица говорили от имени народа. Советы были факти­ческими вершителями судеб России с первых же месяцев революции. Под их давлением Временное правительство принимало один за другим полусоциалистические законы.

В интересующей нас области рукой «буржуазного» мини­стра земледелия и продовольствия Шингарева был подписан закон о хлебной монополии, послуживший затем основой большевистской продовольственной политики. С июля 1917 г. земельная политика Временного прави­тельства находится в руках социалистов-революционеров.

Оказавшись у власти, партия тотчас убедилась в практи­ческой невозможности своих программных требований. Лозунг социализации земли и уравнительного распределения годился для агитации и митингов, но проведение его в жизнь наталкива­лось на непреоборимые трудности. По подсчетам одного из чле­нов партии Н. Огановского, уравнительное наделение землей потребовало бы немедленного переселения 25 млн душ из ма­лоземельных губерний в многоземельные .. Новые руководители земельной реформы начинают охладевать к своим собственным проектам и возвращаются к политике предшественников, с которой они только что боролись (1). 

И они были побиты собственным оружием, перешедшим в руки социал-демократов большевиков. Теперь большевики кричали на всех перекрестках об «измене» социалистов-революционеров, об их «союзе с капиталиста­ми» и умышленном затягивании аграрной реформы.

Большеви­ки считали буржуазную революцию «завершенной» и своей очередной задачей ставили замену Временного правительства властью Советов и диктатурой пролетариата. Надо было убе­дить в этом крестьян, без содействия которых нельзя было рас­считывать на государственный переворот, необходимо было оторвать их от лояльных социалистов-революционеров. Удобный случай скоро представился. На I Всероссийский сьезд кре­стьянских депутатов в мае 1917 г. местными представителями было привезено 242 наказа «О земле». Наказы содержали все основные пункты программы социалистов-революционеров и носили явные следы их партийной агитации. Большевики решили использовать работу своих политических соперников. Устами Ленина они заявили, что: «Только революционный пролетариат, только объединяющий его авангард, партия большевиков, может на деле выполнить ту программу крестьянской бедноты, которая изложена в 242-х наказах. Ибо революционный пролетариат действительно идет к отмене наемного труда….к конфискации земель, инвентаря, технических сельскохозяйственных предприятий, к тому, чего крестьяне хотят, и чего эсеры им дать не могут.» (2)

Призыв к немедленному захвату земель и инвентаря имел несомненный успех в деревне и дискредитировал более умеренных социалистов-революционеров.

Учредительное собрание поставлено перед фактом самовольно произведенно­го земельного переворота. Страна катилась к Октябрю.

Глава 3. Народнический период большевистской земельной политики.

Захватив власть, большевики прежде всего поспешили заплатить по векселю, выданному крестьянам. 26 октября 1917 г. в 2 часа ночи, т. е. почти на другой день после переворота, Советом рабочих депутатов издан  Декрет о земле, полностью воспроизводящий сводку упомянутых выше 242 крестьянских наказов. 

«Самое справедливое решение земельного вопроса» было заимствовано из программы партии социалистов-рево­люционеров.

Провозглашая народ­ническое решение аграрного вопроса, большевистско-марк­систское правительство выбивало почву из-под ног у своих главных противников. Между враждовавшими ранее парти­ями не оказывалось теперь почти никакой разницы. Даже к Учредительному собранию большевики относились сначала терпимее. Один из лозунгов Октябрьского переворота требовал скорейшего созыва Учредительного собрания, декрет о земле провозглашал, что «вопрос о земле, во всем его объе­ме, может быть разрешен только всенародным Учредитель­ным собранием». Наряду с этим тот же декрет объявил содержание крестьянских наказов «временным законом» и предлагал проводить его «в жизнь по возможности немедленно».

Именно эта внутренняя противоречивость первого декрета о земле и должна была прийтись по вкусу крестьян­ским массам. Вместо терпеливого ожидания хотя бы скорого созыва Учредительного собрания они могли « немедленно» приступить к осуществлению своих вожделений.

В последний период эпохи Временного правительства партия социалистов-революционеров заняла выжидательную позицию, и все принципиальные решения по земельному вопросу откладывались до Учредительного собрания. После декрета о земле могло быть только два выхода: или защищать старую точку зрения и потерять влияние в деревне, или признать Советскую власть и пойти за ней в земельном вопросе.

Еще при Временном правительстве в среде социалистов-­революционеров наметилось левое течение, стоявшее за передачу власти Советам и более решительные меры борьбы с «буржуазией» и помещиками. Оно победило на Чрезвычай­ном съезде крестьянских депутатов, собравшемся через 3 недели после переворота. 28 ноября 1917 г. в Смольном институте произошло торжественное братание рабочих и кре­стьянских «представителей», избравших затем один общий Центральный Исполнительный Комитет Советов крестьян­ских, рабочих и солдатских депутатов. Одновременно был заключен формальный союз между партиями большевиков и левых социалистов-революционеров.

В результате этого политического договора один из представителей социалистов-революционеров, Колегаев, вошел в состав большевистского правительства и занял пост народного комиссара земледелия. Умеренные социалистические партии обоих направлений, марксисты, социал-демократы — меньшевики и народники — правые социалисты-революционеры оста­лись в стороне. Лишенные политической власти и обобранные программой более левого правительства, они с каждым днем утрачивали свое влияние и переходили на положение « контр­революционных» партий. Массы ушли левее, городской пролетариат за больше­виками, а деревня за левыми социалистами-революционерами.

Разгон Учредительного собрания не нарушил единения двух партий. Оно продолжалось в разных формах до середины 1918 г. Эпоха Советской власти открывается, таким об­разом, довольно длительным периодом сотрудничества двух наиболее популярных социалистических партий. В области земельной политики этому периоду соответствует опыт осуществления народнической земельной программы.

Главными памятниками этого периода надо считать «Ос­новной закон о социализации земли», разработанный в недрах партии социалистов-революционеров, одобренный оче­редным съездом Советов и торжественно подписанный 19 февраля 1918 г. Лениным, всем составом президиума Цент­рального Исполнительного Комитета и еще 650 участниками съезда.

В длинных и запутанных 53 статьях «Основной закон» повторяет в общих чертах положения известного уже нам закона «О земле». Как и тот, закон о социализации делится на две самостоятельные части.

Несколько вводных статей решают вопрос о судьбе земель нетрудового пользования. Эти земли со всем принадле­жащим к ним имуществом объявляются конфискованными и в виде «запасного земельного фонда» перелаются в распо­ряжение местных земельных органов на предмет «справед­ливого распределения» между «трудящимися» (ст. 2, 6, 7, 9, 10 и 11)

Остальная часть закона устанавливает новый, нормаль­ный порядок землепользования. Он сводится к тому, что «вся­кая собственность» на землю в пределах РСФСР «отменяется навсегда» (ст. 1), распоряжение землей переходит в руки органов Советской власти и доступ к земле становится возможным лишь на правах ограниченного равными условиями и временем пользования.

Пользоваться землей для ведения сельского хозяйства  могут органы государства, отдельные лица и коллективы. Доступ к земле получает не только население, фактически занятое земледелием, но (правда, во вторую очередь) и все граждане, желающие вновь заняться этим делом (ст. 21, 22). Основным условием получения земли в коллективное или индивидуальное пользование является обработка ее «собственным трудом» (ст. 3). Применение наемного труда допускается только в хозяйствах органов Советской власти (ст. 13). «Тайный» наем рабочих частными хозяйствами ведет к лишению права пользоваться землей (ст. 53 «г»).

Центральное место в законе занимает определение норм землепользования. Участок, отводимый на долю каждой хо­зяйственной единицы, не должен превышать, с одной стороны, «трудоспособности наличных сил каждого отдельного хозяйства» и в то же время должен давать «возможность безбедного существования семье земледельца» (ст. 12). Не особенно ясное выражение декрета имеет в виду ограничение размеров хозяйства трудовой площадью сверху и потре­бительной снизу. Специальная подробная инструкция к ст. 25 указывает сложный и не совсем вразумительный способ определения этой « потребительно-трудовой » нормы земле­пользования. Она исчисляется отдельно для каждой хозяй­ственной полосы России. За «норму» принимаются «средние» размеры хозяйства в наименее населенном уезде данной хозяйственной полосы и такое соотношение земельных уго­дий, которое «по мнению местного населения» признается «наиболее благоприятным» для ведения того типа хозяйства, который преобладает в этом поясе (§ 5 «Инструкции»).

Вычисленная механически «средняя» площадь «нормального» хозяйства должна находиться между размерами потре­бительного и трудового участка. В декрете прямо указывается на необходимость повышения до потребительной нормы «средней» площади хозяйства в том случае, если она окажется «недостаточной для безбедного существования» (при­м. к § 19 «Инструкции»). Обратный случай — превышение «средней» площади над площадью, необходимой для «безбедного существования»,- допускается, очевидно, лишь в пределах возможности обработки площади собственным трудом (ст. 12). По найденной таким образом норме происходит затем «равнение отдельных хозяйств» по всему поясу «за счет земель запасного фонда» (§ 19 «Инструкции»). При этой дополнительной прирезке и перераспределении земли принимается во внимание отношение в семье едоков и работников, состав и качество угодий, урожайность и вообще все обстоятельства, могущие нарушить уравнитель­ность землепользования (§ 16, 17, 22 и 23 «Инструкции»).

Закон предвидит, наконец, возможность нехватки земли в отдельных районах вследствие разной густоты населения и неравномерности территориального распределения «запасного земельного фонда». На этот случай устанавливаются правила переселения и расселения земледельцев в известной очереди и «за счет государства», с обязательством государственной помощи новоселам возведением построек и «устройством дорог, водоемов, прудов и колодцев, снабжением сельскозозяй­ственными орудиями и искусственным удобрением, путем создания искусственных орошений … и устройством культурно-про­светительных центров»(см. ст. 27-34).

Таково в существенных чертах содержание закона о социализации земли. Его основной задачей является урав­нение землепользования. Идея проведена с такой после­довательностью, что осуществление ее означало бы полное переустройство земельных отношений. По точному смыслу закона отменялась всякая собственность на землю, уравнительному распределению подвергалась вся земля и право пользования землей получал принципиально всякий гражданин. Земельная реформа распространялась не только на конфискованные помещичьи, но и на коренные крестьянские земли. «Социализация» должна была уничтожить и сгладить все фактические неравномерности крестьянского землепользования, от чего бы они ни проистекали.

Это была грандиозная, по существу своему невыполни­мая, задача.

Выше мы видели, что крестьянское хозяйство к моменту революции вовсе не представляло однородной массы. Община функционировала не везде, да и там, где она жила, ее порядки мало задерживали расслоение крестьянства, за пределами же общины имелся слой мелких, средних и полутрудовых хозяйств индивидуальных собственников. Переход к уравнительному землепользованию должен был отрезать у крестьян все излишки сверх потребительно-трудовой нормы, уничтожить всю пестроту фактических земельных отношений.

Вопрос осложняется еще тем, что кроме немедленного перераспределения земли, закон ставил себе задачей и постоянное поддержание достигнутой уравнительности. Правда, в отличие от декрета «О земле», Основной закон не содержит прямого указания на необходимость периодических пределов земли по мере роста населения и изменения эко­номических условий. Зато традиционная крестьянская семейная собственность заменена в законе индивидуальным зем­лепользованием. По точному смыслу декрета право на пользование землей прекращается смертью пользователя (ст. 52 «в»). Это значит, что после смерти каждого трудо­способного члена хозяйства, общая площадь последнего со­кращается на всю величину доли умершего. В целях поддержания уравнительного землепользования, государство должно строго следить за всеми колебаниями естественного и ме­ханического движения населения, постоянно отбирая и перераспределяя освобождающиеся участки земли. Земель­ный фонд представлялся законодателям чем-то вроде кучи песку, который отмеривается, развешивается и пересыпа­ется из уезда в уезд, из волости в волость и от хозяйства к хозяйству, пока каждому гражданину не достанется равная доля.

Наконец, не ограничиваясь требованиями уравнения, закон возлагал на государство и ряд тягчайших материальных обязательств. Все издержки неизбежных при поравнении грандиознейших переселений государство брало на себя. Новоселы получают от казны такие блага, какими они не пользовались и на родине. К этому присоеди­няется обещание закона застраховать «за счет государства» «трудовое сельское хозяйство» «от пожара, падежа скота, от неурожая, на случай засухи, градобития и других стихийных бедствий»; застраховать самих земледельцев «на случай смерти, старости, болезни и увечья» и призревать (обеспечивать — прим. мое) за счет органов Советской власти «всех нетрудоспособных земледельцев» и неработоспособных членов их семейства (ст. 14-16).

Ясно, что ни проведение самой земельной реформы, ни выполнение связанных с нею материальных обязательств не были под силу Советской власти. Лишить права собственности на землю 15,5 млн мелких собственников, сократить землеполь­зование значительной части их, перекроить около 100 млн де­сятин по потребительно-трудовой норме, переселить на все го­товое 25 млн душ и обеспечить всеми видами социального и экономического страхования 82 млн сельского населения — всего этого не могло бы выполнить в сто лет самое могуществен­ное и богатое государство мира. На что же рассчитывала только что образовавшаяся, еще бесформенная, окруженная врагами и еще не признанная половиной страны власть?

Ответ может быть только один. На то, что провозглашен­ная ею земельная реформа отвечает правосознанию народных масс. Если отбросить разные демагогические обещания закона о социализации, то в центре его останется идея уравнительного землепользования, идея, заимствованная в общих чертах из практики русской земельной общины. Предполагалось, что стремление к уравнительному землепользованию живет в душе русского крестьянина и является залогом более широких соци­алистических настроений. Только право частной собственности и экономические условия капиталистического общества заглушают естественные ростки общинного социализма. Закон о земле должен дать выход этим народным стремлениям. Как бы ни были сложны и запутаны постановления о земельном поравне­нии, они найдут дорогу к сердцу крестьянина и будут осуществ­лены «властью на местах» без всякого вмешательства центра.

Закон о земле, как видим, проникнут верой в социалисти­чески-эгалитарные настроения русского крестьянства. Той же верой подсказаны и другие мероприятия этого периода.

Декрет о земельных органах, предшествовавший Основному закону, предусматривал создание в каждой волости своего рода земельного парламента, избираемого всеобщим, прямым и тайным голосованием из расчета одного члена на каждые 500 душ населения. Губернским съездам земельных комитетов предоставлено было право «рассматривать и дополнять законоположения центральной власти применитель­но к местным условиям». Это был опыт широкой демократи­зации земельной реформы, весь основанный на доверии к творческим силам и единству настроения крестьянских масс.

Даже в самом остром вопросе, где сталкивались интерес города и деревни, рабочих и крестьян, в вопросе продоволь­ственном, Советская власть заняла сначала либеральную и благоприятную по отношению к крестьянству позицию. Первый Всероссийский съезд Советов по продовольствию, собравшийся в январе 1918 г., подтвердил, правда, «необходимость неуклонного проведения в жизнь» хлебной монополии. Но в то же время он старался компенсировать это воздействие на деревню требованием такой же монополии и твердых цен «на все предметы первой необходимости» крестьянского обихода и организации «в государственном масштабе» обмена крестьян­ского хлеба на изделия промышленности.

Искренне или не искренне, добровольно или по необхо­димости, но марксисты-большевики, всегда оттенявшие мелкобуржуазную природу крестьянства, теперь становились на народническую точку зрения и строили свою земельную политику в расчете на социалистический инстинкт мелких зем­ледельцев. Центральный орган власти ограничивался декларацией принципов социалистической аграрной реформы. Практическое проведение ее в жизнь предоставлялось выборной «власти на местах», отражавшей непосредственные желания населения.

Теоретический интерес народнического периода советской земельной политики как раз и заключается в этом перенесении центра тяжести земельной реформы на местную инициативу. Большевики пытались увлечь к социализму кресть­янство простым предоставлением ему возможности вступить на этот путь. Был поставлен грандиозный опыт проверки классовых идеалов мелких земледельцев.

Глава 4. Истинное лицо революционного крестьянства.

Тотчас после Октябрьского переворота революционный пожар охватил деревню. За массовыми изгнаниями помещи­ков следовал разгром поместий, захват инвентаря, раздел земель. Много месяцев подряд бушевала стихия. Революци­онное крестьянство убивало, резало, жгло, делило и уничто­жало. Руководство земельной реформой из центра почти отсутствовало или ограничивалось посылкой «инструкторов», разжигавших народные страсти. «Власть на местах» достиг­ла апогея своей силы. Россия была разорвана на тысячи мелких самоуправляющихся кусков. Каждый волостной Совет считал себя полновластным хозяином, имеющим почти что права суверенного государства (3).

Уезды не всегда могли влиять на ход земельного переустройства в своих волостях, губернский план реформы был редким исключением. Земель­ное право творилось сразу в тысяче мест и на тысячу разных ладов.Только много времени спустя выяснилось общее направление стихийного народного «правотворчества».

Противоречие обоих декретов обнаруживается уже при сличении первых декларативных статей. Основной закон в неопределенных выражениях говорит об отмене «всякой» собственности на землю и о передаче ее в пользование «всего трудового народа». Положение, напротив, определенно указывает, что вся земля, «в чьем бы пользовании она ни состояла, считается единым государственным фондом», находящимся в «непосредственном заведовании» органов советской власти (ст. 1 и 2). Вместо туманного права на землю каждого трудящегося,  «Положение» декларирует государство единственным земельным собственником. Две следующие статьи определяют, в каком направлении должно идти использование государственного земельного фонда. Опять в полном противоречии с распределением земли в индивидуальное пользование по Основному закону, новое Положение объявляет «все виды единоличного землепользования … проходящими и отживающими». Наоборот, «крупные советские хозяйства, коммуны, общественная обработка земли и другие виды товарищеского землепользования» признаются «наилучшими средствами» для организации сельского хозяйства на началах социализма, для «воспитания трудящихся масс в духе социализма, а также для объединения пролетариата и деревенской бедноты в их борьбе с капиталом» (ст. 3). Конечная цель социалистического землеустройства рисуется не в виде идеально­ уравнительно нарезанных миллионов хозяйственных единиц, но в виде «единого производственного хозяйства, снабжающего советскую республику наибольшим количеством хозяйственных благ при наименьшей затрате народного труда» (ст. 4).

Материальное содержание декрета состоит в описании принципов организации каждого из рекомендованных видов коллективного землепользования и в установлении форм содействия со стороны государства этим видам землепользования в порядке их убывающего значения. На первом месте поставлены советские хозяйства, далее следуют производительные коммуны и, наконец, в последнюю очередь идет общественная обработка земли как наименее совершенная ступень обобществления, касающаяся только одной стадии производства.

Цель организации советских хозяйств усматривается в поднятии производительности сельского хозяйства, развитии сети культурно-агрономических центров и «создании условий  для полного перехода к коммунистическому земледелию» (ст. 29).

Хозяйства организуются на землях единого государственного фонда, причем под них отводятся преимущественно бывшие частные и казенные имения с ценными культурами, сложным техническим оборудованием, специальными отраслями животноводства и вообще «сельскохозяйственные предприятия и участки, имеющие в учебно-показательном, культурно-просветительном или производственном отношении общегосударственное или особо важное местное значение».

Советские хозяйства обслуживаются наемным трудом, который оплачивается по ставкам, выработанным профессиональным союзом сельскохозяйственных рабочих и утвержденным  Народным комиссариатом труда (ст. 42). Во главе каждого хозяйства стоит назначенный заведующий и рабочий контрольный комитет. В административно-технической области заведующий распоряжается самостоятельно. Контроль комитета распространяется только на учетно-сметные операции и условия быта и труда рабочих. Организационно советские хозяйства связаны в одну общую сеть.  Для управления ими учреждаются губернские, районные и местные управления советскими хозяйствами, подчиненные друг другу и, в конечном счете, отделу обобществления сельского хозяйства при Народном комиссариате земледелия. Отношения с внешним миром регулируются таким образом, что советские хозяйства сдают продовольственным органам все  излишки произведенных продуктов, за вычетом семян, фуража и нормированного потребления рабочих и служащих вместе с их семьями. Все недостающее до нормы получаются по твердым ценам от тех же продовольственных органов.

Сельскохозяйственные производительные коммуны определяются как «добровольные союзы трудящихся», организуемые с целью ведения хозяйств «на коммунистических началах в области производства и распределения» (ст. 60).

Земля в пользование коммун отвадится из общего свободного фонда, а если коммуна состоит из лиц, уже пользующихся участком земли, то земельные отделы обязаны заменить разбросанные в разных местах участки одним общим участком земли «в потребном для коммуны количестве» и расположенном по возможности в непосредственном соседстве с другими коммунами или советскими хозяйствами (ст. 62-63).

В отличие от советских хозяйств применение наемного труда в коммунах категорически воспрещается (ст. 72).

К коммунам переходит и инвентарь отводимых им прежних частновладельческих и церковных  хозяйств, «если только он не должен быть использован для нужд ближайших советских хозяйств» (ст. 64). В целях согласования производственного плана коммун с общими производственными заданиями государства, образуются районные союзы коммун, а каждая коммуна обязуется руководиться «организационным планом сельского хозяйства», утвержденным для данного района комиссариатом земледелия или его местным отделом (ст. 67 и 79). Как и советские хозяйства, коммуны лишаются права распоряжения своим продуктом. «Все излишки … нормированных продуктов подлежат на общих основаниях сдаче советским органам комиссариата продовольствия для распределения их в общегосударственном масштабе». Излишки ненормированных продуктов также подлежат сдаче на основании особых правил.

Под общественной обработкой земли, наконец, разумеется коллективное использование целым сельским обществом или группой лиц средств и орудий производства при запашке и засеве полей, уборке урожая и т. п. (ст. 94).

Общественная обработка организуется на землях общинного пользования (ст. 95). Она выполняется «равным обязательным участием» всех вошедших в объединение без права применения наемного труда (ст. 98 и 100). Целый ряд статей затем подробно регулирует организацию коллективной обработки земли.

Общий смысл их сводится к созданию привилегированного положения для объединившихся хозяйств и к возможно полному юридическому отделению обобществленных элементов хозяйства от операций, сохраняющих индивидуальный характер. Особый интерес представляет порядок перехода к общественной обработке земли, имеющий большое сходство с соответствующими постановлениями столыпинского законодательства. Как там интересы меньшинства, желавшего перейти к индивидуальному землепользованию, перевешивали волю большинства, желавшего сохранить общинные порядки, так и здесь интересы меньшинства, желающего перейти к коллективной обработке земли, перевешивали таким образом волю большинства, желающего сохранить отдельное землепользование. «Переход к общественной обработке» происходит по решению, принятому «простым большинством членов общества, присутствующих на собрании», а при несогласии большинства общество обязано выделить меньшинству по его требованию «соответствующий норме участок к одному месту» (ст. 97).

Что касается форм содействия со стороны государства организациям разного рода коллективного землепользования, то главное значение имеет порядок отвала земель из общего фонда. «Землеустройству подвергается вся площадь сельскохозяйственного фонда» (ст. 7). Она «используется в первую очередь для нужд советских хозяйств и коммун, во вторую очередь для нужд трудовых артелей, товариществ и для общественной обработки земли». Только в третью очередь  земля отводится «для добывания средств  к существованию  единичных землепользователей» (ст. 8). Положение единоличных пользователей ухудшалось еще тем, что целый ряд земель вовсе исключался из распределения в индивидуальное пользование, в том числе земли «прежнего нетрудового пользования, на которых организованы или предполагается организовать советские хозяйства», а также «все вообще земли», к моменту издания декрета «еще не распределенные» (ст. 9). Теоретически этим постановлением прекращался вовсе доступ к свободным землям для индивидуальных пользователей, и коллективное хозяйство тем самым становилось единственной формой организации новых хозяйственных единиц.

Кроме первоочередности в получении земли коллективным хозяйствам обещалась всемерная помощь комиссариата земледелия, на который возлагалась прямая обязанность помогать всем типам обобществленного сельского хозяйства семенами, орудиями, скотом и «всеми видами агрономической и культурно-технической помощи» (ст. 135). Как и при наделении землей, при выдаче ссуд и распределении средств производства «преимущество отдается тем объединениям, которые осуществили наиболее полное обобществление сельскохозяйственного труда» (ст. 137).

Приведенный выше краткий обзор содержания «Положения о землеустройстве» показывает, что перед нами, в сущности говоря, кодекс нового земельного права, целиком заменивший устаревшее законодательство народнического периода. По точному смыслу декрета Советская власть получала право перекроить заново всю правовую сетку фактического землепользования. И действительно, впоследствии «Положение о землеустройстве» дало возможность развить такого рода землемерно-технические работы, которые сделали бы неузнаваемой старую схему земельных отношений, если бы только эти работы могли быть доведены до конца. В рассматриваемый период, однако, т. е. в 1918-1919 гг., силы Советской власти были не настолько велики, чтобы можно было рискнуть на подобного рода радикальные действия. Применение декрета о землеустройстве ограничилось поэтому насаждением коллективных форм хозяйства на землях бывшего нетрудового пользования и содействием добровольному объединению индивидуальных пользователей на землях общественного владения. Для этой ограниченной задачи «Положение о землеустройстве» давало вполне достаточное количество сильнодействующих средств. К ним надо присоединить еще содействие, оказанное местными органами комиссариата земледелия.«Положение о местных земельных отделах», опубликованное в мае 1919 г. и опять-таки легализовавшее уже ранее сложившийся порядок, предусматривало создание сети органов, наделенных значительными полномочиями в области распоряжения землей и регулирования сельского хозяйства и проникающих вглубь страны до самых мелких административных делений. К ведению земельных органов была отнесена, понятно, и организация коллективных хозяйств.

Центральная власть получала, таким образом, разветвленный аппарат для проведения в жизнь своих норм социалистического землеустройства. Местные органы часто шли гораздо дальше пожеланий центра. При организации коммун, например, сильно пострадал принцип добровольности. Места слишком близко принимали к сердцу «всемерную помощь» коммунам и нередко осуществляли ее вооруженной рукой, насильно принуждая крестьян образовывать товарищества и переходить к общественной обработке земли. Приведенный выше список средств осуществления земельной политики мы должны рассматривать как далеко не полный. 

4. Общие цели земельно­-продовольственной политики

Для современников этого периода поток декретов по земельно-продовольственному делу казался чисто случайным, противоречивым и подсказанным мимолетными настроениями. Теперь, отойдя на некоторое расстояние, из разрозненных мероприятий вырисовывается довольно целостная и стройная общая схема социализации сельского хозяйства. В существенных чертах она свалилась к следующему.

Острие классовой борьбы разрезает сельское население на две части. Одна деревенская беднота и полупролетариат — организуется в комитеты бедноты и переходит к социалистическому землепользованию, поставляя рабочую силу для советских хозяйств или организуя собственные коллективные хозяйства. Земельное законодательство дает готовые правовые формы для этого коллективного течения и всячески раздувает его денежными средствами, снабжением инвентарем и другими покровительственными мероприятиями.

Другая часть населения — деревенские «богатеи», «кулаки» — представляют собою обьект продовольственной политики. При помощи комитетов бедноты, вооруженных рабочих отрядов и продовольственных органов на них перелагается вся тяжесть хлебной монополии. Зажиточная часть крестьянства должна кормить не только город и армию, но и собственных неимущих односельчан. Продовольственный вопрос разрешается, таким образом, путем противопоставления одной части населения против другой. Это имеет то преимущество, что неизбежная в эпоху диктатуры пролетариата материальная эксплуатация городом деревни не настраивает против власти всего сельского населения, но, напротив, делает часть этого населения приверженцами нового порядка.

Проведение хлебной монополии имеет кроме политического и социально-экономическое значение. По мере того как пропасть между твердыми ценами и вольными становится шире, отобрание хлебных излишков все более принимает характер бесплатной конфискации. За взятый хлеб крестьянин получает ничтожную реквизиционную сумму, которая к тому же почти что бесполезна, ибо все больший круг товаров переходит в монопольное распоряжение советской власти. Хлебная монополия становится мощным орудием социального регулирования.

Формально крестьянин остается самостоятельным хозяином. Средства производства находятся в его индивидуальном пользовании, если не в собственности. Но распоряжение продуктом отнято у него государством. Последнее собирает излишки, вознаграждает владельца произвольной, день ото дня теряющей покупательную силу суммой денег и ведет к полной нивелировке всего сельского потребления. С другой стороны, по мере того как хлебная монополия уничтожает все неравенства, ведение сколько-нибудь крупного хозяйства делается бессмысленным и деревенским «богатеям» становится все легче проходить сквозь « игольные ушки» пролетарских коммун. Так политика продовольственная смыкается с политикой земельной. Хлебная монополия осуществляет социалистически-уравнительное распределение продукта, а коллективные хозяйства подводят под него базис крупного, социалистического производства.

5. Причины неуспеха разжигания классовой борьбы

Причина неудачи заключалась в неправильности предпосылок, положенных в основу очередного плана обобществления сельского хозяйства.

Ошибочным оказался, прежде всего, расчет на классовое расслоение деревни. Большевики, в сущности говоря, недалеко ушли от народников в своих иллюзиях относительно социалистических настроений деревни. Народники верили, что все крестьянство в целом имеет социалистический идеал, большевики рассчитывали, что сочувственно настроенная к Советской власти «беднота» и полупролетариат составляет значительное большинство сельского населения. Предполагалось, что деревенская буржуазия составляет тонкий слой, сильный только своей организацией и экономической мощью. Стоило сломить сопротивление этого слоя, и его влияние на деревенские настроения тотчас рассыпалось бы прахом, а социалистические симпатии народных масс не замедлили бы обнаружиться.

В действительности деревня оказалась гораздо однороднее, чем предполагала коммунистическая власть. Однороднее не в смысле народнических фантазий, но, напротив, в смысле господства «мелкобуржуазных» собственнических настроений. Волна революционной анархии, захлестнувшая самые отдаленные, медвежьи углы, ровно ничего не доказывала. «Набить и наломать», по образному выражению Ленина, мог и мелкий собственник, «взбесившийся» против крупного (26).

Революционным крестьянство оказалось только по отношению к внешнему врагу, по преимуществу по отношению к чужим землям и поместьям. В своей внутренней среде оно было настроено значительно миролюбивее. Конечно, и здесь наблюдалось достаточно столкновений и предметов вражды (например, вражды между крестьянами общинниками и хуторянами), отчасти — борьбой между собственниками существующими и потенциальными. Русские сельскохозяйственные рабочие в большинстве своем никогда не порывали связи с землей и не переставали быть самостоятельными хозяевами или стремились сделаться таковыми. Мелкие и мельчайшие крестьяне тем не менее могли быть отнесены к отличному от «сельской буржуазии» классу. И они владели средствами производства, и они являлись продавцами на рынке, и они были заинтересованы в ценах. Путь к экономическому росту лежал для них в том же направлении, что и для более состоятельных мелких собственников. Деревня была однородна по своему социальному составу. Столкновение интересов, здесь наблюдавшееся, должно быть отнесено скорее к разряду конкурентной борьбы в рамках мелко капиталистического хозяйства, чем к проявлениям вражды разных классов.

Отсюда следует, что в деревне не было благоприятной почвы для большевистской идеи классовой борьбы. Это скоро обнаружилось на примерах как комитетов бедноты, так и продовольственной политики. Комитеты бедноты насаждались вооруженной силой и в короткий срок покрыли густой сетью всю поверхность Советской России (27)

Вокруг них объединилось однако ничтожное меньшинство населения, притом самого разнообразного состава. Поскольку в комитеты была втянута действительно деревенская беднота, она принесла туда свои интересы и стремления. Они вовсе не были сходны с социалистическим идеалом. «Беднейшее крестьянство» искало в комитетах легкого способа обогащения за счет своих ближних. От комитетов надеялись получить даром или за ничтожную плату инвентарь, недостающий скот, продовольствие. Все эти блага поступали в индивидуальное распоряжение, бедняки укрепляли свое хозяйство, и вместо классового расслоения получалась дальнейшая нивелировка.

Кроме малоземельных крестьян в комитеты шли еще «деклассированные» городские рабочие и деревенская молодежь. Рабочие искали убежища от голода и безработицы, подростки находили приложение для разбуженных революцией разрушительных инстинктов.

Не будем описывать подробностей волны террора и легализованного грабежа, прокатившейся под флагом организации бедноты. Это была одна из самых мрачных страниц в истории русской революции. Важно то, что комитеты бедноты не выполнили своей главной задачи «вогнать в деревню клин». В лучшем случае они содействовали некоторому укреплению и распространению Советской власти. Первое время пределы влияния последней ограничивались городом. Теперь через посредство комитетов бедноты и вооруженных продовольственных отрядов власть постепенно проникла в деревню, создала ячейки всесильной коммунистической партии и поставила под контроль беспартийные крестьянские советы. Все это больше походило на поведение завоевателей в покоренной стране, чем на разжигание «священного огня» классовой борьбы. Комитеты бедноты скорее объединили, чем расслоили деревню. Ничтожной кучке завоевателей (и перебежчиков, соблазненных властью) противостояла теперь сплоченная масса коренных земледельцев, крупных и мелких, одинаково чувствовавших в советской политике поход города против деревни. Продовольственная политика еще теснее сплачивала разнородные элементы крестьянства.

Большевики рассчитывали на  противоположность интересов покупателей и продавцов хлеба. Предполагалось, что «мародеры», «спекулянты», срыватели  хлебной монополии вербуются только из тонкого слоя зажиточного крестьянства. Вся же масса крестьян, вынужденных  прикупать хлеб, заинтересована в проведении хлебной монополии и снабжении через органы Советской власти. Расчет оказался частью неверным, частью преувеличенным. Хлебная монополия задевала не только крупное, но и среднее и даже мелкое крестьянство.

Закон требовал сдачи всех «излишков», и земледелец мог оставить у себя только потребительскую норму. Эта норма была определена чрезвычайно низкой ставкой в 12 пудов на душу в год, включая корм скоту, причем местным продовольственным органам было предоставлено право дальнейшего понижения неотчуждаемого остатка (28)

По бюджетным данным довоенного времени потребление хлебных продуктов составляло в среднем около 18 пудов на душу не считая скота. При соблюдении новой нормы почти все население производящей полосы должно было быть передано в разряд спекулянтов и кулаков. Ведь нельзя забывать, что там, где главным продуктом сельскохозяйственного производства являются зерновые хлеба, только продажа части урожая доставляет крестьянину деньги, необходимые для удовлетворения остальных материальных и личных потребностей.

Крестьянское хозяйство в огромной массе своей уже вышло из чисто натурального состояния. Наличность некоторых товарных излишков хлеба сверх потребительной нормы является необходимым условием нормального существования даже самых мелких крестьянских хозяйств. Между тем продовольственные декреты предписывали отчуждение запасов сверх потребительной нормы у всех без исключения хозяев. «Врагом народа» объявлялся всякий земледелец, имеющий лишний пуд хлеба и не сдавший его государству. Денежный эквивалент, выдававшийся крестьянину за отчужденные «излишки», при падающей ценности денег и растущем бестоварье фактически стремился к нулю. В результате хлебная монополия поражала почти все слои крестьянства, и в производящей полосе она ощущалась как бесспорное зло подавляющей массой населения.

Недаром в одном официальном источнике, посвященном продовольственной политике первого года, мы находим признание, что в губерниях южных и юго-западных наблюдалось не расслоение, а скорее «окулачивание» деревни, формирование из всей массы трудовых крестьянских хозяйств сильного, крепкого земельно-буржуазного класса (29).

Но в районах, нуждающихся в привозном хлебе, продовольственная политика не встретила большого сочувствия. Организовать снабжение этих районов дешевым монопольным хлебом государству не удалось. Хлебная монополия сразу же стала раздражать население производящих губерний, но результаты ее на первое время не были значительны, тем более что самые плодородные губернии оказались отрезанными Брестским миром и Гражданской войной. За первый год существования Советской власти удалось собрать всего около 100 млн пудов хлеба, тогда как годичная потребность Красной армии, городского и фабричного заводского населения исчислялась в 400 млн пудов (30).

Из заготовленного хлеба сельскому населению, как наименее привилегированному потребителю, достались одни крохи. Чтобы не умереть с голоду, крестьяне пустились «мешочничать» в хлебородные губернии. Но там царили продовольственные органы, твердые цены и хлебная монополия. Покупки хлеба по вольным ценам мешали государственным заготовкам. Голодные мешочники попали в разряд «спекулянтов» и «кулаков», их сгоняли с поездов, обирали, отправляли на принудительные работы, иногда расстреливали.

Хлебная монополия больно ударяла не только по продавцам, но и по покупателям хлеба. К этому присоединялись затруднения, возникавшие для крестьян потребляющей полосы вследствие национализации промышленности и торговли. Не имея возможности по климатическим и иным условиям производить достаточно хлеба, крестьянское хозяйство северной и средней России издавна строило свое благополучие на кустарных и отхожих промыслах. Теперь и для этого устоя настали тяжкие времена. Одни промыслы гибли вследствие недостатка сырых материалов, монополизированных государством (металлические изделия), другие — вследствие запрещения наемного труда (домашнее ткачество), третьи — вследствие уничтожения посреднического торгового аппарата. И опять от социализаторской политики страдали не только верхи, но и рядовое крестьянство, для которого мелкое ремесло и продажа своей рабочей силы на сторону было главным источником существования (31).

В силу всех описанных причин идея классового расслоения крестьянства потерпела полное поражение. Напротив, чем резче вырисовывались контуры советской политики, тем яснее видел крестьянин призрачность обещанных ему выгод и тем сильнее ощущал реальность возлагаемого на него бремени. Внутренние противоречия в среде самого крестьянства сглаживались и отступали на задний план. Перед объединенным крестьянством стоял общий враг — городской рабочий; он строил какое-то неведомое и чуждое крестьянину здание социализма, а крестьянин должен был доставлять ему даровой хлеб, сжимать свое потребление и мириться с тем, что его хозяйство официально признавалось «отживающей» формой землепользования.

6. Судьба социалистических форм хозяйства

Ошибки оказались не только в продовольственной политике, построенной на несуществующих классовых противоречиях в деревне. Положительная программа земельной политики также была построена на зыбком фундаменте и слагалась из плана широкого развития советских хозяйств, с одной стороны, и надежд на добровольную коллективизацию и укрупнение крестьянского хозяйства, с другой стороны. В обоих случаях идеалом являлось создание крупного, высокопроизводительного хозяйства, социалистических «фабрик зерна».

Действительность не оправдала программных ожиданий. Мы даем сразу количественную и качественную характеристику социалистических форм крупного хозяйства в том виде, в каком они оказались к концу социалистического опыта ( до НЭПа — прим. мое),тем самым мы получаем возможность подвести окончательный итог попыткам частичного обобществления сельскохозяйственного производства на общем фоне господства мелкого индивидуалистического землепользования.

а) советские хозяйства

Из двух основных форм социалистического земледелия на первом месте стояли советские хозяйства, как формы организации производства, непосредственно подчиненные или могущие быть подчиненными общему плану социалистического общественного хозяйства. Но именно по отношению к советским хозяйствам обнаружилось большое количество непредусмотренных теорией затруднений и именно здесь разочарование оказалось наиболее горьким.

Прежде всего, вслед за прокатившейся в 1917-1918 гг. волной черных переделов сделалось очевидным, что крестьяне безвозвратно захватили большую часть помещичьих и казенных земель и что организация крупных государственных земледельческих предприятий возможна только на очень ограниченной территории. Точное сопоставление земельной площади, находившейся в руках помещиков и государства до революции и оказавшейся в настоящее время в распоряжении советских хозяйств, возможно только для губерний, охваченных земельной переписью 1917 г. Землевладение некрестьянского типа располагало здесь, в 32 губерниях, к 1917 г. 18,2 млн десятин удобной земли, а у совхозов на той же территории имелось в 1921 г. 0,75 млн десятин земли, или всего 4% прежнего количества. По всей России (без Украины) земли «нетрудового» фонда, включая казенные, составляли перед войной около 25-30 млн десятин безлесной земли. В настоящее время под советскими хозяйствами числится на той же территории 2,7 млн десятин, или не более 10% прежнего количества. Это все, что удалось удержать государству в своем распоряжении из огромного когда-то частновладельческого и публично-правового земельного фонда. Только в пределах этой площади могло развиваться государственное сельское хозяйство.

Скоро обнаружилось, однако, что советские хозяйства не удовлетворяют программным требованиям не только в количественном, но и в качественном отношении. Те немногочисленные государственные предприятия, которые удалось создать на землях, сохраненных от распыления среди мелких земледельцев, далеко уступали по своей внутренней организации не только теоретическому идеалу «фабрик зерна», но и скромным достижениям упраздненных помещичьих хозяйств.

В таблице 10 сделано сопоставление основных элементов, характеризующих дореволюционное капиталистическое 232 сельское хозяйство 1916 г. и советские хозяйства 1920 г.

Сокращение общих размеров крупного производства не в одинаковой степени затронуло состояние его элементов и пропорцию между ними. Посев и численность рабочего скота уменьшились в одной и той же пропорции, следовательно, соотношение между этими элементами в среднем сохранилось как раз прежнее. Число хозяйств упало несколько ниже, чем площадь посева, произошла как будто некоторая концентрация производства. Это легко объясняется тем фактом, что к частновладельческим хозяйствам в 1916 г. перепись причисляла большое число сравнительно мелких, часто полукрестьянских хозяйств, основанных на купленной или арендуемой у помещиков и государства земле. Теперь эти хозяйства сделались жертвой стихии дележа, и в число советских хозяйств попали исключительно крупные, бывшие помещичьи хозяйства. По отношению к последним размер фактического посева на одно хозяйство в 1920 г. следует признать чрезвычайно низким: в целом было засеяно 308 тыс. десятин, или всего 11,5% общего количества сельскохозяйственной плошали, находившейся в распоряжении советских хозяйств.

Но наиболее характерным является изменение удельного веса внутреннего населения крупных хозяйств. Сохранение 18% прежнего населения, тогда как от прежних посевов и скота уцелело только 8%, свидетельствует о том, что советские хозяйства оказались значительно более перегруженными рабочей силой, чем прежние частновладельческие предприятия.

Ненормально большое число лиц, кормящихся в советских хозяйствах, по сравнению с обрабатываемой в них площадью было одним из главных органических пороков новой формы сельскохозяйственного производства. Порок этот не был случайностью или временным явлением. Он вытекал из существа идеи советских хозяйств, пытавшейся соединить государственное предпринимательство с крайним демократизмом организации предприятий. Во главе каждого советского хозяйства стоял не только «специалист» заведующий, но и коллектив, избранный рабочими, занятыми в производстве. Разделение функций «административно-технических» и «контрольных», как это предусматривалось положением о советских хозяйствах, на практике оказалось невозможным. Рабочие вмешивались не только в вопросы «быта и условий труда», но и в задачи и способы управления хозяйством. Огромное влияние имел также принудительно организованный профессиональный союз «работников земли и леса», участие в котором было обязательно для всех сельскохозяйственных рабочих. Секции этого союза ревниво следили за соблюдением 8-часового рабочего дня в сельском хозяйстве, смещали заведующих, заподозренных в игнорировании интересов рабочих, и всеми мерами укрепляли в рабочих убеждение в том, что советские хозяйства принадлежат рабочим и призваны обслуживать их интересы.

Все это было совершенно естественно и неизбежно в пролетарском государстве, где власть не упускала случая напомнить рабочим, что фабрики и земля принадлежат не кому иному, как им самим, и что получаемая ими заработная плата есть только форма распределения между собой ими же самими созданного продукта.

Но также неизбежны были и отрицательные последствия демократизации хозяйственного управления. В сельском хозяйстве ограничение рабочего дня 8 или 10 часами создавало необходимость увеличивать число рабочих, вводить сменную работу по уходу за скотом и т. п. (32).

Среди рабочих, причастных к управлению хозяйством, возникало также естественное желание сводить к минимуму поденные и сдельные работы, столь частые в сельском хозяйстве, заменяя их расширением числа постоянных рабочих, имевших более прочное служебное положение. Количество рабочих в хозяйстве практически определялось потребностью в труде в критические периоды сельскохозяйственных работ при условии соблюдения нормированной длины рабочего дня. Такой метод организации труда естественно давал значительные излишки рабочей силы в мертвые сезоны года. Бюджет хозяйств отягощался, кроме того, семьями рабочих, как правило пользовавшимися продуктами советского хозяйства и получавших почти такие же «пайки», как и глава семьи.

Обременение излишней рабочей силой и непроизводительными едоками извращало самый смысл советских хозяйств. Вместо крупных, технически совершенных предприятий, дающих значительные излишки продуктов по сравнению с собственным потреблением получались территориально крупные, но по расчету на каждую занятую силу или на душу приписанного населения крайне перенаселенные хозяйственные единицы.

Производительность хозяйства может быть косвенно измерена отношением посевной плошади к численности населения и рабочего скота, занятых ее обработкой. В таблице 11 составлены соответствующие порайонные коэффициенты для советских и крестьянских хозяйств 1920 г. и для помещичьего хозяйства 1916 г.

Средний размер советского хозяйства во всех районах во много раз превосходит обрабатываемую площадь крестьянского хозяйства. Даже по отношению к прежнему помещичьему хозяйству первое место в некоторых районах остается за новой формой крупного производства. Но показатели производительности дают совершенно иную картину.

Использование рабочего скота, правда, как правило, выше в советских хозяйствах, чем в крестьянских. Однако, разница не так велика, а в двух районах, в Киргизии и Юго-Восточных губерниях (Предкавказье), советские хозяйства даже по абсолютным показателям — позади крестьянских. Нечего и говорить, что по сравнению с дореволюционным крупным хозяйством коэффициент использования скота находится в большинстве случаев на весьма пониженном уровне. И только в среднем по России недостаток скота в одних районах и избыток в других дает цифру, близкую к прежней норме.

Более важен показатель, измеряющий отношение между посевной площадью и численностью населения. Для собственно земледельческих районов большей части России он измеряет чистую производительность хозяйства, или то количество продукта, которое может быть сдано хозяйством государству за вычетом собственного потребления.

В среднем по России в советских хозяйствах сеется 1,17 десятины на душу занятого в них населения против 3,6 десятины в прежних частновладельческих хозяйствах. По районам наибольшего распространения крупно-помещичьего хозяйства разница в производительности еще резче. В Поволжье сеется на душу в 3 раза меньше, на Юго-Востоке с лишком в 4 раза меньше, чем в прежних хозяйствах. В общем, по соотношению между посевом и людьми советские хозяйства весьма приблизились к крестьянскому типу посевов дореволюционной эпохи. Даже с производительностью полуразрушенного к 1920 г. крестьянского хозяйства разница невелика, а в некоторых районах она и вовсе складывается не в пользу советских хозяйств.

Сходство с мелким хозяйством обнаруживается и по третьему признаку: по обремененности рабочей силы не участвующими в производстве членами семьи. В среднем по России каждый крестьянин в рабочем возрасте кроме себя должен содержать еще 1,1 едока, в советских хозяйствах каждый работник содержит 0,7 едока. Разница опять совершенно не отвечающая идее высокой производительности крупного хозяйства.

На практике из «фабрик зерна» советские хозяйства превратились в организации, занятые самообслуживанием коллективов семейных сельскохозяйственных рабочих.

Этот вывод можно было бы значительно усилить приведением счетоводного баланса советских хозяйств. К сожалению, отчетность последних за все время социалистического опыта не позволяет этого сделать.

Как и другие отрасли производства, государственное земледелие было непосредственно включено в общую схему натурального планового народного хозяйства. Все излишки, получающиеся в хозяйствах, безвозмездно поступали в распоряжение центральных органов государства точно так же, как весь персонал хозяйств получал из центра определенное вознаграждение, не считаясь с производительностью самого предприятия. По целому ряду отдельных фактов и личных наблюдений можно, однако, с уверенностью утверждать, что выведение правильного баланса приходов и расходов дало бы бесспорный минус для всех без исключения советских хозяйств. Хозяйство не могло вынести ущерба, связанного с демократизацией производства, падением производительности труда и отсутствием импульсов к организаторской деятельности у наемных, неуверенных в завтрашнем дне от своих рабочих администраторов. Даже с узко практической точки зрения те ничтожные натуральные ресурсы, которые получало государство от своих земледельческих предприятий, не могли оправдать содержания огромного аппарата по созданию и извлечению этого продукта.

Ни в количественном, ни в качественном отношении советские хозяйства не оправдали возлагавшихся на них надежд. Они оказались дорогой игрушкой, а не рычагом, при помощи которого можно было бы придать социалистический характер сельскохозяйственному производству.

б) коллективные хозяйства

Ошибочными оказались и расчеты на добровольную коллективизацию сельского хозяйства. По первоначальному замыслу товарищества, артели и коммуны должны были составить переходную ступень от распыленного крестьянского хозяйства к обобществленному сельскохозяйственному производству. Государство могло подчинить своему непосредственному влиянию только образованные на помещичьих землях советские хозяйства.

Чтобы взять под контроль основную массу земель, находившихся в руках индивидуальных производителей, нужно было сначала побудить последних добровольно организоваться в более крупные хозяйственные единицы с общей собственностью на средства производства, коллегиальным управлением и коммунистическими нормами распределения. Большевики были настолько уверены в преимуществах крупного обобществленного производства даже с частнохозяйственной точки зрения, что не сомневались в возможности массового, стихийного движения крестьянства к новым формам землепользования.

На деле оказалось иное. Очень скоро обнаружилось, что коллективные хозяйства не оправдывают по своему внутреннему содержанию возлагавшиеся на них надежды. Прежде всего новыми формами хозяйства воспользовались далеко не те классы, на которые они были рассчитаны.

В таблице 12 приведены данные о социальном составе коллективных хозяйств 9 губерний.

Преобладающую массу участников коллективистического движения составляют не крестьяне. Из 10 259 членов коренными крестьянами оказались только 4 650, или 45%. Остальная часть коммунаров вербовалась из городских профессий. В нее вошли посторонние элементы, по преимуществу «деклассированные» городские рабочие, выбрасываемые в деревню голодом и закрытием национализированных фабрик. Для пролетария, еще не забывшего земледельческого ремесла, коммуны были если не золотым дном, то, во всяком случае, надежным убежищем. Здесь было обеспечено хотя бы скудное пропитание. По сравнению о мизерностью городского «пайка», «норма оставления» в земледельческом хозяйстве была все же соблазнительной приманкой.

Социальный состав коммунаров обманул, таким образом, ожидания Советской власти. Вместо того, чтобы перекинуть мост от индивидуального крестьянского хозяйства к социалистическому, коллективные хозяйства притягивали городской элемент и косвенным образом содействовали разрушению города и распылению пролетариата.

Понятно, что массового коллективистического движения на этой почве вырасти не могло. Тонкая струйка горожан терялась в крестьянской массе, К тому же она могла селиться только на свободных, нераспределенных землях. Количество же последних было невелико и постоянно сокращалось вследствие отвода под советские хозяйства.

Что касается крестьян, то значение их участия в процессе коллективизации умалялось уже тем, что, как показывает таблица 12, они воспользовались по преимуществу низшей организационной формой коллективных хозяйств — артелями, не поглощавшими безвозвратно личного имущества и вообще оставлявшими большой простор индивидуальной самодеятельности по сравнению с коммунами.

Впрочем, и ведя общее хозяйство, крестьяне не теряли индивидуалистических наклонностей и собственнических инстинктов.

В образовании коммун и артелей участвовали разные слои крестьянства. Таблица 13 показывает, с каким имуществом вступали в коллективные хозяйства крестьяне.

Среди индивидуальных семей, соединившихся в 1920/21 гг. в артели и коммуны, свыше 16% составляли двух- и трех лошадные хозяйства и 14-20% — двух- и трех коровные. На русский масштаб это показатели значительного благосостояния. Мы находим в коммунах и артелях и пролетарские, и средние, и сравнительно богатые слои крестьянства. Все они принимают участие в общем хозяйстве с разными целями: одни надеялись получить даровую землю и инвентарь, других привлекает привилегированное положение покровительствуемых форм землепользования, третьи стараются прикрыть юридической формой коммуны остатки собственного имущества.

Все эти частные иели не имеют ничего общего с сознательным коллективизмом. Организация производства оказывается на практике столь же далекой от принципа «от каждого по его способности», как и распределение — от принципа «каждому по его потребности». Не говоря уже о таких сравнительно свободных объединениях, по существу своему мало отличающихся от кооперации, как артели и сельскохозяйственные товарищества, даже в коммунах, вопреки уставу, чаше всего сохранялась частная собственность на средства производства. Крестьяне, вошедшие в коммуну с разными запасами средств производства, с разным числом коров, лошадей и инвентаря продолжали считать себя собственниками своих вкладов и требовали пропорционального имуществу, а не потребностям раздела общего продукта. В тех случаях, когда продукт делился по едокам, принималось во внимание и число «работников» в каждой из участвующих семей. Не довольствуясь этим, коммуны нередко ревниво следили за количеством труда, отдаваемого общему производственному процессу отдельными его участниками. Распределение продукта в этом случае было строго пропорционально затраченному труду и не считалось ни с семьей, ни с запросами потребления отдельных коммунаров.

Вообще, входя в состав артели или коммуны, крестьяне вносили туда весь свой бытовой уклад и мелкобуржуазную психологию, не имеющую ничего общего с настроениями коллективизма. По существу, это были объединения, независимо от устава руководивщиеся собственным, неписанным буржуазным правом, объединения, в лучшем случае напоминавшие обычного типа земледельческие производительные товарищества, чаше же всего преследовавшие еще более узкие, частнохозяйственные цели.

Не оправдались также расчеты на высшую производительность коллективных хозяйств и быстрое их распространение. Таблица 14 дает количественную и качественную характеристику коллективных хозяйств к моменту переписи 1920 г. 

Если судить по площади посева, то перед нами, несомненно, разновидность крупного хозяйства. Каждая коммуна сеет в 11 раз и каждая артель в 7 раз больше, чем среднее крестьянское хозяйство по всей России. Но стоит только взглянуть на другие характеристики коллективных хозяйств, чтобы обнаружить их чисто потребительское назначение.

Уже одно то обстоятельство, что больше половины их сосредоточено в потребляющей полосе России, свидетельствует в пользу такого предположения. Соотношение между посевной площадью и количеством скота окончательно сближает по экономической природе коллективные и крестьянские хозяйства.

В среднем по России на душу населения сеется в артелях ровно столько же, сколько в индивидуальных хозяйствах, а в коммунах вместо 0,58 десятины на душу — 0,82, или на 40% больше. По степени использования рабочего скота оба вида коллективных хозяйств уступают хозяйству индивидуальному. По обремененности работающих членов хозяйства неработоспособными разницы между сравниваемыми типами организации производства почти не оказывается.

И коммуны, и артели по рассматриваемым признакам должны быть поставлены ниже советских хозяйств. Там сеялось в среднем 1,44 десятины на душу и каждая единица скота обслуживала 6,4 десятины посева, здесь соответствующие показатели дают 0,82 десятины на душу и 3,2 десятины на голову скота. Если данные о современном состоянии советских хозяйств заставили нас признать близость по типу к крестьянским, то коллективные хозяйства еще меньше отличаются от последних.

Единственным положительным признаком коммун является как будто бы несколько более благоприятное отношение между площадью посевов и численностью населения. Но, во-первых, по абсолютным размерам разница в обеспеченности посевной площадью незначительна, во-вторых, она объясняется не большей работоспособностью коммун, а тем, что они большей частью возникали на месте бывших помещичьих владений и сразу оказывались лучше наделенными землей и скотом, чем обыкновенные крестьяне; в-третьих, наконец, разница в обеспеченности посевами тех и других в значительной степени объясняется более точным учетом посевных площадей у коммун как привилегированных организаций, обязанных, кроме того, письменной отчетностью.

Что касается артелей, то они не имеют уже никаких признаков крупного хозяйства и являются, по-видимому, механическим объединением нескольких обычного типа крестьянских хозяйств.

Не менее расхолаживающим образом должны были действовать данные о количественном распространении коммун и артелей. Несмотря на все меры поощрения, коллективизация сельского хозяйства шла крайне медленно. В результате трехлетних усилий коммуны и артели объединяли 250 тыс. душ, или 0,25% сельского населения, под посевами у них числилось 163 тыс. десятин, или 0,3% посевной площади 1920 г. Если бы коллективизация шла тем же темпом, как и в первые годы революции, то на полное обобществление крестьянского хозяйства можно было бы рассчитывать только через сотни лет.

Не подавая надежд на быстрое территориальное распространение, коллективные хозяйства оказались мало пригодными в качестве «живых агитаторов». Крестьянская среда вообще с большим трудом мирится с присутствием посторонних элементов и еще больше ее раздражает насильственное их внедрение. Коммуны с первых же дней своего возникновения оказались чужеродным телом в однообразной массе крестьянских хозяйств. Они пользовались к тому же явно привилегированным положением. Записавшиеся в коммуну наделялись помещичьей землей, деньгами, инвентарем и скотом, часто взятым у односельчан. Все это не могло не раздражать коренное крестьянство. Коммуны, да отчасти и советские хозяйства, казались ему очагами враждебной городской власти. Они понемногу овладевали земельным фондом, который крестьяне считали своей собственной революционной добычей. По исчерпанию запаса свободных земель коммуны могли сделаться угрозой и для бесспорных крестьянских земель. «Всякая» собственность на землю ведь была формально отменена, а закон стоял на стороне коллективных хозяйств и обещал им преимущественное положение по сравнению с «проходящими и отживающими» видами единоличного землепользования.

В конце концов насаждение коллективных хозяйств мало содействовало мирной пропаганде социалистической культуры. Напротив, на коммунах как на ближайших форпостах воинствующего коммунизма сосредоточилась вся вражда крестьянского населения. Одним из самых популярных лозунгов 1919 г. был возглас: «Долой коммуну! Да здравствует Советская власть!»

Коллективизация сельского хозяйства питалась городскими корнями. Ставка на классовую борьбу была бита буржуазной однородностью деревни. Вместо дружественного отношения к своим начинаниям рабоче-крестьянская власть почувствовала дружный отпор им. По мере укрепления курса советской политики возрастало стихийное сопротивление ему. Ярославское и Казанское восстания, чехословацкий фронт и успехи Колчака были симптомами недовольства земельно-продовольственной политикой. Дальнейшее упорство в принятых решениях грозило опрокинуть всю постройку. Нужны были реальные поправки к теоретически безупречным схемам.