Её Лиличество Брик на фоне Люциферова века

В начале мая издательство «Молодая Гвардия» выпускает книгу «Её Лиличество Брик на фоне Люциферова века» — биографию музы авангарда Лили Юрьевны Брик, написанную Алисой Ганиевой.

Книга выйдет в конструктивистском оформлении Андрея Бондаренко.

С разрешения издательства публикуем фрагмент новой книги.

В оба, чекист, смотри

Уже в 1959 году Анна Ахматова, по обыкновению обсуждая Лилю Брик с Лидией Чуковской, язвительно усмехнулась: «Они пытались создать литературный салон. Но не в шитье была там сила. А ведь быт Маяковского, то есть Бриков, противопоставлялся в те времена искусству. Искусство отменено — оставлен салон Бриков. Карты, бильярд, чекисты».

С этим трудно не согласиться. После большевистского переворота любая живая мысль, любые группы или салоны, где попахивало интеллектом или талантами, безжалостно выкорчевывались. К примеру, будущего академика Дмитрия Лихачева арестовали в те годы только за то, что он участвовал в шуточном кружке «Космическая академия наук».

При этом в квартире у Бриков кипела литературная жизнь. Отчего им это дозволялось? Не оттого ли, что среди гостей-завсегдатаев в осячье-кисячьем доме варились чекисты? Мало того, Ося и сам несколько лет проработал уполномоченным 7-го отделения секретного отдела Московской ЧК. Недаром судачили, что, когда в 1921 году по делу Петроградской боевой организации Таганцева арестовали любовника Лили Николая Пунина, его жена кинулась Лиле в ноги и умоляла о спасении.

Следствие по делу группы Таганцева возглавлял высокопоставленный чекист Яков Агранов. Он тогда утверждал, что 70 процентов петроградской интеллигенции находились одною ногой в стане врага; нужно было эту ногу ожечь. В результате ногу ожгли так, что сотня человек была расстреляна, среди них — поэт Николай Гумилев. Пунина ждала та же участь, но помогли хлопоты Осипа. (Впрочем, это был только первый арест. После второго Пунина спасет адресованное Сталину прошение Ахматовой и Пастернака. После третьего ареста, уже в конце сороковых, Пунин не вернется.)

Яков же Агранов через несколько лет станет другом семьи Бриков и Маяковского, и он же будет проводить расследование гибели поэта. Лиля ласково называла его Яней. После самого последнего расставания — отъезда Бриков за границу в феврале 1930-го — Маяковский писал Лиле: «Валя (жена Агранова. — А. Г.) и Яня примчались на вокзал уже когда поезд пополз. Яня очень жалел что не успел ни попрощаться ни передать разные дела и просьбы. Он обязательно пришлет письмо в Берлин».

Яня стал к тому времени начальником секретного отдела ОГПУ и курировал творческую интеллигенцию. Именно он в начале двадцатых годов составлял для Ленина список ученых и писателей для высылки из страны. Поднявшись на «философском пароходе» и деле Таганцева, Агранов развернулся на всю катушку — в 1934 году стал первым заместителем наркома внутренних дел Ягоды, руководил следствием по убийству первого секретаря Ленинградского обкома ВПК(б) Сергея Кирова, участвовал в организации процесса над старыми большевиками Григорием Зиновьевым и Львом Каменевым, да, по сути, и всех мало-мальских громких процессов того жуткого времени, выписал ордер на первый арест Осипа Мандельштама. В 1937-м, когда чистки коснутся самих чекистов, Валю и Яню арестуют, а через год расстреляют. Валю, правда, реабилитировали в 1957 году, а вот в реабилитации самого Агранова отказывали три раза (принятое в 2013 году решение о реабилитации было через несколько месяцев аннулировано Верховным судом РСФСР).

Этот кровавый Яня был одним из ближайших друзей Лили и постоянно ошивался у них в Гендриковом и на даче в Пушкине. К примеру, когда Вероника Полонская пришла к Лиле на разговор, Агранов с женой сидел в столовой. А телеграмма о смерти Маяковского, прочитанная Бриками в Берлине, была подписана именами: «Лева и Яня», то есть не только Лилиным другом Гринкругом, но и Аграновым.

Яней дело не ограничивалось. Одним из друзей семьи был Валерий Горожанин, с которым Маяковский познакомился в Харькове в середине 1920-х годов, в 1927-м они даже вместе проводили отпуск в Ялте и писали сценарий фильма «Инженер д’Арси». Горожанин был старый большевик, приговоренный к расстрелу Деникиным, работал в украинском ГПУ, потом перевелся в Москву и стал начальником особого бюро Наркомата внутренних дел, занимавшегося внешней разведкой. Расстреляли его в том же 1937-м. Маяковский посвятил ему стихи «Солдаты Дзержинского»:

…Есть твердолобые
вокруг
и внутри —
зорче
и в оба,
чекист,
смотри!..

Чем же Ося занимался в ЧК? В его обязанности входила слежка за бывшими буржуями — но, видимо, не только. Лиля описала эпизод из его практики: «Ося вспомнил, как одна баба написала в Чеку донос на мужа, что он “приставал к ней под светлый праздник 1-го мая”. Догадались, что в этот год 1-ое мая совпадало с первым днем пасхи!» Осина работа на Лубянке ни от кого из друзей не скрывалась. Чекисты в то время считались героями, знакомством с ними гордились. Лиля запросто говорила при гостях: «Подождите, скоро будем ужинать, только Ося вернется из ЧК». Один раз кто-то даже повесил на их входной двери эпиграмму:

Вы думаете, здесь живет Брик, исследователь языка?
Здесь живет шпик и следователь Чека.

В авторстве подозревали Есенина, который и сам был горазд водиться со всякими блюмкиными.

Неизвестно, какими именно подвигами отметился Ося на чекистском фронте, но знакомым он помогал. Наверняка и Лилину маму Елену Юрьевну Каган устроили в лондонский АРКОС не без его участия. В АРКОСе в ту пору, когда с Британией не было дипотношений, явно занимались не только закупкой товаров. Недаром британские спецслужбы нагрянули туда с обыском. Именно по Осиной протекции родители и сестра Пастернака в 1921 году смогли выехать за границу. А вот довольно занимательный эпизод из воспоминаний переводчицы и свояченицы Валерия Брюсова Брониславы Погореловой, писавшей: «О Маяковском поговаривали, что у него — очень крепкая, романтическая связь с молодой художницей, женой крупного чекиста».

Она встретила его зимой на улице в роскошной шубе и с новыми зубами и решила, что такой человек уж точно с может оказать протекцию старому другу ее семьи, случайно оказавшемуся в тюрьме без всякой вины. Дело было в ведении Московской ЧК; именно там работал Ося — как называет его Погорелова, «следователь, у которого проживал Маяковский». Она вспоминает:

«Стоял конец зимы. Кругом слякоть, понурые, убого одетые люди. Мерзли мы в ту пору и на улице, а еще больше — в нетопленых квартирах. Голодали, жались в страхе, и мало кто спал по ночам. Создавалась всюду невыносимая, удручающая атмосфера.

Когда же передо мной открылась дверь в квартиру следователя Б-ка, я очутилась в совершенно ином мире. Передо мной стояла молодая дама, сверкающая той особой, острой красотой, которую наблюдаем у блондинок-евреек. Огромные, ласковые карие глаза. Стройный, гибкий стан. Очень просто, но изысканно-дорого одета. По огромной, солидно обставленной передней носился аромат тонких духов.

— Володя, это к тебе, — благозвучно позвала блондинка, узнав о цели моего прихода.

Вышел Маяковский. В уютной, мягкой толстовке, в ночных туфлях.

Поздоровался довольно величественно, но попросил в гостиную. Там, указав мне на кресло и закурив, благосклонно выслушал меня. Причем смотрел не на меня, а на дорогой перстень, украшавший его мизинец.

Появилась очаровательная блондинка.

— Дорогая, — обратился к ней Маяковский, — тут такое дело… Только Ося может помочь…

— Сейчас позову его…

Во всём ее существе была сплошная радостная готовность услужить, легкая, веселая благожелательность.

Очень скоро она вернулась в сопровождении мужа. Небольшого роста, тщедушный, болезненного вида человек с красноватыми веками. Лицо утомленное, но освещенное умом проницательных и давящих глаз. Пришлось снова рассказать свою печальную историю и повторить просьбу.

С большим достоинством, без малейшего унижения или заискивания Маяковский прибавил от себя:

— Очень прошу, Ося, сделай, что возможно.

А дама, ласково обратившись ко мне, ободряюще сказала:

— Не беспокойтесь. Муж даст распоряжение, чтобы вашего знакомого освободили.

Б[ри]к, не поднимаясь с кресла, снял телефонную трубку…

С этого острова счастья, тепла и благополучия я унесла впечатление гармонически налаженного ménage en trois (семьи втроем. — А. Г.). Каждый член этого оригинального союза казался вполне счастливым и удовлетворенным. Особенно выиграл, казалось, в этом союзе Маяковский. Средь неслыханной бури, грозно разметавшей всё российское благополучие и все семейные устои, он неожиданно обрел уютный очаг, отогревший его измученную, ущемленную душу бродяги».

Золотисто-рыжие волосы Лили показались просительнице белокурыми, а их квартира — целым дворцом. Видно, так действовала магическая для советского уха аббревиатура ЧК, которая даже в первые, романтические пореволюционные годы уже звучала жутковато. К примеру, в личной беседе со шведским славистом Бенгтом Янгфельдтом Роман Якобсон вспоминал, как его шокировали рассказы Оси о своей работе: «В конце двадцать второго года я встретил Бриков в Берлине. Ося мне говорит: “Вот учреждение, где человек теряет сентиментальность”, и начал рассказывать несколько довольно кровавых эпизодов. И тут-то в первый раз он на меня произвел такое, как вам сказать, отталкивающее впечатление. Работа в Чека его очень испортила”».

Именно заветные корочки позволяли Осе и Лиле свободно мотаться за границу. Множественное число здесь не случайно — удостоверения сотрудников ГПУ были у обоих Бриков: у Оси под номером 24541, у Лили — под номером 15073 (обратите внимание, что номер Лилиного удостоверения меньше, – значит, она все же примкнула к ЧК раньше Оси?). В годы советской Перестройки их обнаружил и обнародовал журналист Валентин Скорятин. Б. Янгфельдт тоже уверял в одном из радиоэфиров, что держал удостоверение Лили в руках.

Правда, исследователи, и Янгфельдт в том числе, считают, что наличие страшного документа Лилю вовсе не компрометирует — дескать, скорее всего корочка была чистой формальностью и состряпана лишь для того, чтобы Брик поскорее получила бумаги для выезда в Англию. Но можно ли было запросто выписать липовое удостоверение столь серьезной организации? Очень маловероятно. Лиля, скорее всего, являлась агентом всамделишным. Не стали бы энкавэдэшники упускать столь полезный кадр — она постоянно вращалась в творческих кругах, всех знала, со всеми дружила, говорила на иностранных языках, якшалась с невозвращенцами. Источник — черпать не перечерпать. А вдобавок еще и шарм, соблазнительность — словом, медовая ловушка с неиссякаемым потенциалом.

Дочь Маяковского Хелен Патриция Томпсон касалась этого вопроса в интервью «Комсомольской правде»:

«— Но вот ваш отец — он же оставил вашу маму…

— О, это другая история, — отвечала Елена Владимировна. — Маяковский понимал, что со мной и мамой может что-то случиться, если в Москве про нас узнают.

— Вы о том, что Лиля Брик — долгая любовь поэта — была агентом НКВД?

— Это всем известно. Я сейчас пишу книгу об этих взаимоотношениях. — Елена Владимировна стукнула по клавишам своего компьютера, и он проснулся, на экране засветился текст.

“Мама всё время боялась, что Лиля Брик или ее агенты смогут найти нас. Когда мои родители встретились в Ницце, Маяковский признался Элли, что он становится очень подозрительным и испытывает тревогу и даже страх из-за Брик и ее идеологических друзей”, — прочитал я (не подписавшийся корреспондент «Комсомольской правды». — А. Г.) последние строки на экране и спросил:

— А с чего вы взяли, что вам грозила опасность? От НКВД вас отделял целый океан…

— Когда Маяковский перестал быть в фаворе у власти, с его знакомыми стали случаться странные вещи.

— В смысле?

— Даже были смертельные случаи. И в США тоже.

— Например?

— Во время своей трехмесячной командировки в Америку мой отец подружился с одним русским эмигрантом — он работал в крупнейшей железнодорожной корпорации США “Амтрак”. Так вот — он неожиданно утонул в воде глубиной в три фута)» …

Речь шла, конечно, об Исае Хургине и «Амторге». Впрочем, никаких доказательств реальной агентурной работы Лили пока нет. Мы можем узнать об этом, только когда откроют все архивы Лубянки. Да и трудности с выездом Бриков в 1930 году тоже не вяжутся с их работой на ОГПУ.

Однако же кое-какие любопытные детали настораживают. В 1921 году по дороге в Ригу Лиля познакомилась с молодым служащим Наркомата иностранных дел, чекистом Львом Эльбертом. Не знаю, было ли между ними что-нибудь амурное и кто кого больше использовал, но с тех пор Эльберт был у рыжей бестии чуть ли не на побегушках. В марте 1930-го, в отсутствие Бриков, он зачем-то даже поселился с Маяковским в Гендриковом, и Лиля через поэта слала ему поцелуи. В письмах Лили Эльберт назван Снобом. «Обязательно скажи снобу, что адрес я свой оставила, но никто ко мне не пришел, и это очень плохо» — пишет она Маяковскому из Берлина 2 марта 1930 года.

Кто должен был прийти к Лиле? Как это было связано с энкавэдэшником Снобом? Сейчас мы этого не узнаем, но если Лиля и вправду служила информатором, то друзья с Лубянки определенно в долгу не оставались и тоже кое-что ей рассказывали. 9 января 1930 года Лиля записала в дневнике: «Сноб показывал письмо про Татьяну: “Т. вышла замуж за виконта с какой-то виллой на каком-то озере. Распинается, что ее брат расстрелян большевиками — очевидно, хвастается перед знатной родней — больше нечем. Явилась ко мне и хвасталась, что муж ее коммерческий атташе при франц[узском] посольстве в Польше. Я сказал, что должность самая низкая — просто мелкий шпик. Она ушла и в справедливом негодовании забыла отдать мне 300 франков долгу. Что ж, придется утешиться тем, что в числе моих кредиторов виконт такой-то”…» Значит, она прекрасно знала, что за Татьяной Яковлевой и Маяковским ведется наблюдение.

Этот самый Сноб появляется даже в Лилиных снах. В июне 1930 года она записала: «Приснилось, что пришел разнощик с лотком фруктов и овощей, а Сноб смотрит и говорит: удивительно, до чего у нас ничего не умеют делать — почему, например, все фрукты разных размеров?»

Сноб Эльберт был и вправду человек гипнотический. Говорил неспешно, цедил слова, зато переплыл Средиземное море в пароходной трубе, мог исчезнуть на год-два в какой-то секретной экспедиции и появиться снова, как ни в чем не бывало. Его арестовывали в Стамбуле, он работал в подполье и под прикрытием в Латвии, Греции, Швеции, Норвегии, Палестине, Польше… Кличек и личин у него было множество: корреспондент ТАСС Юрашевский, Геллер, Орлов… А умер в 1946-м в Восточной Германии — неизвестно, своей ли смертью.

Но важно отметить, что Осипа уволили из ГПУ в начале 1924 года. Официальной причиной было названо дезертирство — он то и дело избегал участия в операциях, ссылаясь на болезни, прикрывался медицинскими справками. Этот факт был также раскопан Скорятиным в начале девяностых годов. Возможно, причина такого поведения Осипа Максимовича — бунтовавшая совесть, но скорее дело было в природной бриковской осторожности. Ося просто не лез на рожон.

Лилю, однако же, из органов как будто не увольняли, а связи семьи-тройки с чекистами крепли с каждым годом. В 1920-е военные постоянно отдыхали на даче в Пушкине вперемешку с писателями и художниками. Оттачивали мастерство, стреляя по пням, и Лиля тренировалась вместе с ними. Даже сохранилась фотография, где она целится из «браунинга». В 1928 году Маяковский описывал развлечения гостей в стихотворении «Дачный случай»:

…Поляна —
и ливень пуль на нее,
огонь
отзвенел и замер,
лишь
вздрагивало
газеты рваньё,
как белое
рваное знамя…

Даже на групповом снимке, сделанном на дачной веранде в Пушкине, не обошлось без чекистов: Агранов сидит в нижнем ряду с Родченко, Луэллой, Кирсановым, Маяковским, Катаняном, Осипом, Женей и Виталием Жемчужными, Ольгой Маяковской…

Говорили, что Агранов тоже спал с Лилей; это в точности неизвестно, но очень может быть. Ее привлекали люди власти, а люди темной власти — наверняка еще больше. Ахматова говорила Чуковской: «Мне о Лиле Юрьевне рассказывал Пунин: он ее любил и думал, что и она любила его. А у меня теперь, когда гляжу назад, возникла такая теория: Лиля всегда любила “самого главного”: Пунина, пока он был “самым главным”, Краснощекова, Агранова, Примакова… Такова была ее система».

Присутствие людей в форме, конечно, напрягало некоторых людей искусства. Пастернак, к примеру, с некоторой оторопью отмечал, что квартира Бриков была, в сущности, отделением московской милиции. А Елизавета Лавинская вспоминала: «На лефовских “вторниках” стали появляться всё новые люди — Агранов с женой, Волович (речь о нем пойдет ниже. — А. Г.), еще несколько элегантных юношей непонятных профессий. На собраниях они молчали, но понимающе слушали, умели подходить к ручкам дам и вести с ними светскую беседу. Понятно было одно: выкопала их Лиля Юрьевна. Мне, по наивности, они казались “лишними людьми” нэповского типа. Агранов и его жена стали постоянными посетителями бриковского дома…» По ее словам, Маяковский ласково называл Агранова «Агранычем».

Товарка Лавинской, художница-лефовка Елена Семенова подхватила:

«На одном из заседаний ЛЕФа Маяковский объявил, что на заседании будет присутствовать один товарищ — Агранов, который в органах госбезопасности занимается вопросами литературы. “Довожу это до вашего сведения”, — сказал Маяковский. Никого не удивило это. В то время советские люди и, конечно, лефовцы с полным доверием и уважением относились к органам безопасности.

С тех пор на каждом заседании аккуратно появлялся человек средних лет в принятой тогда гимнастерке, иногда в штатском. У него были мелкие, не запоминающиеся черты лица. В споры и обсуждения он никогда не вмешивался. С ним всегда приезжала его жена, очень молоденькая, много моложе его. Она была то, что называется смазлива. Как говорили, она была женой одного из подследственных… Бывали в ЛЕФе и другие работники этого учреждения, но я их не видела…»

(Жена Агранова и вправду раньше была замужем за красным командиром Кухаревым, расстрелянным за шпионаж в пользу Польши. Дело вел Агранов и допрашивал ее как жену шпиона. В результате Валя забеременела прямо в допросном кабинете, и дело кончилось свадьбой.)

А вот что много лет спустя Олегу Смоле рассказывала «подлилька» и переводчица Рита Райт-Ковалева:

«…Р[ита] Я[ковлевна]: Когда я приехала из Ленинграда и пришла к Лиле, впервые увидела Агранова и еще кого-то с ним. Он сразу произвел на меня отталкивающее впечатление. Лиля почувствовала мой настрой, вывела меня в соседнюю комнату и говорит: ”Молчи, ничего не говори!”. Поздно вечером выходили все вместе, и Лиля попросила Агранова подвезти меня. Нехотя садилась в машину. Было около двенадцати ночи, когда мы подъехали к Лубянке. Агранов попросил остановить машину. Жена говорит ему: “Ты опять хочешь остаться? Не надо, поехали домой”. “Нет, — отвечает Агранов, — контрикам не надо спать ночью”.

Я (Олег Смола. — А. Г.): Лавут считает, что в смерти Маяковского виновна Л. Ю. и что она через Агранова воспрепятствовала выезду Маяковского во Францию к Татьяне Яковлевой.

Р. Я.: Это вранье. В. В. не поехал, потому что узнал, что Яковлева вышла замуж… Она, видимо, его не любила, он ей нравился, нравилось, что он высокого роста. Она так и говорила: “Володя единственный из мужчин ростом выше меня”».

Снова речь зашла об Агранове.

«Р. Я.: Что могло быть общего между Маяковским и Аграновым? Ничего! В. В. был молчалив, немногословен, сосредоточен. Никогда не хохотал — он только улыбался. <…> Уже тогда я чувствовала, понимала, что происходит что-то не то, сажали невиновных. Мы только думали, что там, наверху, ничего не знают.

Я: А как вы думаете, знал ли, понимал Маяковский, что происходит?

Р. Я.: С его гениальной интуицией он этого не мог не чувствовать. Он единственный из поэтов не писал тогда культовых стихов.

Я: А поэма “Владимир Ильич Ленин”?

Р. Я.: Это Брик — от него…

Я: Значит, трагедия Маяковского не личная, не любовная, а социальная, творческая?

Р. Я.: Думаю, что да.

Я: Он видел, как накатывается нечто, не совсем то, чего он ждал и чему пропел хвалу, и вот, возможно, даже самому себе не решаясь признаться в своих чувствах, он кончает с собой…

Пока я рассуждал так, Р. Я. смотрела на меня, кивала головой, а когда я закончил, она, слегка притронувшись к моему плечу, воскликнула: “Именно!”

Я: А вы об этом когда-нибудь говорили с Маяковским, высказывал ли он какие-нибудь сомнения относительно происходящего?

Р. Я.: Что вы, никогда! Об этом нельзя было говорить даже с Лилей Юрьевной. Однажды мы ехали на автомобиле и остановились в чистом поле. Я говорю ей, что же происходит, сажают невинных людей (как раз тогда посадили мою родную сестру)? А Лиля мне резко отвечает: “Если ты хочешь, чтобы мы оставались друзьями, никогда не говори со мной на эту тему”. Вообще Лиля всегда — и до сих пор! — относилась ко мне, как к девочке, которая должна ее обожать. Когда я сказала ей, что меня приглашают к себе шесть университетов, она крайне удивилась этому».

В том же разговоре Райт решительно отвергла предположение, что у Лили с Аграновым была близость.

Кстати, американцам Энн и Сэмюэлу Чартер, готовившим книгу про Лилю и Маяковского, Рита Райт наговорила, что Лиля ее вербовала в органы и что она даже была согласна, но во время первого интервью так волновалась, что ее признали профнепригодной. Катанян за это страшно обозлился на Райт и называл ее лгуньей, они даже перестали разговаривать. Лиля же сказала Олегу Смоле, что Рита прекрасный человек, только очень некрасивая.

Ну а слухи, что за смертью Маяковского стояла Брик, действительно «тут и там ходили по домам». Вот и Анна Ахматова говорила Чуковской: «Знаменитый салон должен был бы называться иначе… И половина посетителей — следователи. Всемогущий Агранов был Лилиным очередным любовником. Он, по Лилиной просьбе, не пустил Маяковского в Париж, к Яковлевой, и Маяковский застрелился». Так же думал и Павел Лавут. В 1978 году он заявил Олегу Смоле, что не разговаривает с Лилей Юрьевной уже десять лет (ох уж эти стариковские счеты!):

«П[авел] И[льич]: Брик была пустой и легкомысленной особой, любившей славу, блестящее окружение, деньги, легкую жизнь. Если Маяковский получал, скажем, 1000 рублей, то 100 он брал себе, а 900 отдавал им. Автомобилем она пользовалась, как своим. Маяковскому ведь ничего не надо было, у него ничего не было, не было сберкнижки — это сейчас каждый имеет сберкнижку.

Я: Маяковский любил ведь эту женщину. Можно ли перечеркнуть роль Л. Ю., чувством к которой рождены прекрасные, может быть, самые лучшие произведения поэта? Говоря старым языком, она была его музой — можно ли не принимать этого в расчет?

П. И. (пылко): Было вначале что-то, а потом между ними уже ничего не было! Шкловский — вы знаете его! — произнес по этому поводу классическую фразу: “Она никогда никого не любила!” Потом она только боялась его потерять, его деньги, славу, в лучах которой она грелась. И вот, чтобы предотвратить его женитьбу на Татьяне Яковлевой, она, во-первых, перехватывала все письма Яковлевой к Маяковскому, не показывала их ему (потом сожгла их, сняв, конечно, с них копии); в этих письмах велись переговоры о встречах в Париже, об их женитьбе и т. д. И, во-вторых — и самое главное! — будучи в близких отношениях с Аграновым, ответственным работником ГПУ, она подговорила его сделать так, чтобы Маяковскому был дан отказ в выезде за границу. И вот в октябре 1929 года Маяковский просит визу во Францию, но получает отказ. Этот отказ был дан по прямому распоряжению Агранова.

Я: Откуда это известно? Может быть, отказали по какой-то другой причине, без тайного вмешательства Брик?

П. И.: Это всё известно стало из достоверных источников лет 10 назад. Дело в том, что работник учреждения, выдававшего визы, Бродский, симпатичный, скромный, очень хороший человек, находился в комнате со своим коллегой по службе, которому как раз в это время позвонил Агранов и дал распоряжение не выдавать визы Маяковскому. Что это был Агранов, а не кто другой, Бродский понял по тому, как называл его по имени-отчеству коллега Бродского — Яков Саулович, имя редкое, перепутать невозможно. Бродский рассказал об этом Горожанину, тоже работнику ГПУ, позже репрессированному… А мне об этом под большим секретом — просила об этом никому не говорить — лет десять назад рассказала жена Горожанина, с которой я был дружен всегда. Так вот, Маяковский, узнав об отказе в визе, был глубоко расстроен, убит, и с этого момента, в течение полугода, вынашивал мысль о самоубийстве. Конечно, Брик не полагала, что ее подлость станет причиной смерти Маяковского, но факт есть факт, она пошла на всё, чтобы только воспрепятствовать женитьбе Маяковского на Яковлевой. А Вероника Полонская — она только соломинка, за которую хватался Маяковский…

Я: Значит, причиной смерти поэта была личная трагедия, но никак не творческая?

П. И.: Да, только личная. Он ведь не знал, что это подстроила ему Брик, он думал, что это исходит сверху».

Лиля Юрьевна от нападок Лавута только отмахивалась: дескать, она его даже не пускала на порог, не того уровня персонажик. Зато на порог с удовольствием пускались люди с погонами. Среди них был и упомянутый Лавинской Захар Волович (Зоря), который под именем Владимир Янович числился секретарем советского генконсула в Париже, а на самом деле был начальником парижского отдела ОГПУ. Они с женой Фаиной, специалистом по шифровке и начальницей фотоотдела, бывая в Москве, тоже заходили на огонек в квартиру в Гендриковом. Благодаря этим связям Лиля могла переписываться с Эльзой Триоле через дипломатическую почту, которая не подвергалась очевидной перлюстрации. (Зорю, разумеется, тоже расстреляют в 1937-м, по делу бывшего наркома внутренних дел Генриха Ягоды.)

Захаживал к Брикам и Маяковскому и московский начальник Воловича, Михаил Горб (настоящее имя — Моисей Санелевич Розман). Одно время он под фамилией Червяков работал по линии разведки в Германии. «Вот парадокс. Ему приходится расстреливать людей, а ведь это самый сентиментальный человек, каких я знал» — говорил об этом Лилином госте Исаак Бабель. (Сам Горб-Розман был арестован и расстрелян в 1937 году, реабилитирован в 2012-м. Занимательно, что его дочь вышла замуж за советского диссидента и правозащитника Юрия Айхенвальда, дед которого, модернистский критик Юлий Айхенвальд, был выслан из Советской России в 1922-м, на «философском пароходе» — стараниями Агранова, а вся семья, включая его самого, репрессирована в разные годы. Вот такое перекрестие судеб.)

Кстати, гостиницу «Селект», в которой Маяковский зависал за бильярдным столом, москвичи считали гэпэушной.

Всё это, однако, как будто ничего не подтверждает, но и не отметает. В очереди на опровержение стоит еще одна неприятная сплетня: якобы роман со следующим мужем, Виталием Примаковым, у Лили случился не по прихоти Купидона, а по приказу шефов из ГПУ, и длительная слежка за ним закончилась блистательным разоблачением целой сети военных-заговорщиков. Сплетня идиотская и гадкая, но даже при отсутствии на сегодняшний день бесспорных доказательств в глубине сознания всё равно сидит сосущее подозрение — а вдруг так оно и было?