Кто и зачем драпирует компрадорскую сущность глобализма?

Пошло-поехало, похоже! И слева, и справа. Не успело отгреметь голосование по конституционным поправкам, как начались «теоретические» споры. Спекулируя на принципе «бритвы Оккама» и призывая «не множить сущности», одни претенденты в «первопроходцы» занимаются именно этим. И пытаются ввести в оборот некую новую «реальность» так называемого «паразитизма», который-де — уже и не капитализм вовсе, а нечто совсем другое. С другой стороны прорезается голос «адвокатуры» так называемых «консерваторов», которые, по их утверждениям, «хорошие и прогрессивные», только вот их лозунги перехвачены чуть ли не маргиналами, тянущими влево.

Что в этих утверждениях, если без обиняков, откровенно несостоятельно? Главное: никакого «паразитизма», который придумывается и вводится в виде новой идеологической парадигмы, нет и в помине. Хотя бы потому, что коммунизм (социализм), капитализм, феодализм, etc. — это способы производства. А пресловутый «паразитизм» — способ присвоения, который без способа производства, отдельно от него, не существует. Специально не употребляем здесь марксистский термин «общественно-экономические формации» (ОЭФ), чтобы не уходить в дебри сравнительного анализа теорий ОЭФ и модернизации, в ее классическом и нынешнем, постмодернистском и потому конъюнктурном прочтении. Второе, почему «паразитизм» не адекватен, — потому, что это оксюморон. В работе «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916 г.) В. И. Ленин показывает, что «паразитический, загнивающий и умирающий» — это особенности империализма. То есть «паразитизм» — не самостоятельной феномен, а типологическая характеристика империалистической стадии капитализма. Одно из двух. Или взявшиеся «множить сущности» с нескрываемой целью «доказать» якобы «исчерпанность» марксистской методологии для анализа современности берутся спорить с Лениным, что вызывает смех, особенно сегодня. Или они просто его не знают, как вариант — подзабыли, и попадают в методологическую ловушку уже по этой причине.

Кстати, откуда пошел сам термин «паразитизм»? В декабре 2013 года на площадке Института океанологии РАН прошла научно-популярная конференция «Глобальный социальный паразитизм. К 100-летию ФРС», одним из участников которой являлся автор этих строк. Термин многим понравился, только они не уловили его суть, которая никак не предполагала поиска теоретических изысков вроде мифологии «паразитической ОЭФ».

Так что на самом деле? А то, что организаторы той конференции, среди которых фигурировал один из крупных институтов системных исследований, очень точно сформулировали тему. И привязали феномен «паразитизма» именно к появлению ФРС, увенчавшему целую эпопею попыток насаждения в США центробанка, начало которой было положено еще знаменитой полемикой конца XVIII века между соавтором Декларации независимости Томасом Джефферсоном и первым главой минфина Александром Гамильтоном. Пройдя через два двадцатилетних периода «пробной» работы Первого и Второго банков США, для последнего из которых он усилиями президента Эндрю Джексона окончился досрочно, а также через гражданскую войну 1861−1865 годов, убийство президента Авраама Линкольна, попытки импичментов того же Джексона и преемника Линкольна Эндрю Джонсона, несколько биржевых паник, убийство еще одного президента Уильяма Мак-Кинли, попытавшегося разорить через суд одну из ротшильдовских компаний в США, внедрение в американский истеблишмент «эпической» компании Kuhn, Loeb & Co Шиффа-Варбургов и многое другое, план Гамильтона сработал именно в 1913 году. И создание ФРС логически завершило все эти усилия олигархического лобби по созданию мирового финансового центра, обеспечивающего незыблемость олигархической, то есть классовой капиталистической власти.

Именно тогда было запущено институциональное оформление «паразитизма». Еще раз: произошло это в рамках империализма, а не самостоятельной формации или способа производства, и тогда еще не как состоявшееся явление, а как проект, реализации которого была посвящена Первая мировая война, развязанная вскоре после создания ФРС, и которому помешал переигравший ее итоги Великий Октябрь в России.

Чтобы правильно применять марксистскую методологию при анализе современных процессов и не путаться в трех соснах, нужно, помимо полемики Джефферсона и Гамильтона, иметь в виду качественно иной уровень развития капитализма в империалистическую эпоху. Ее особенности и рубежи становления в последней трети XIX века Ленин в упомянутом «Империализме как высшей стадии…» раскрывает весьма подробно. Капитализм времен Маркса не был монополистическим, при том, строго говоря, что Маркс предвидел его монополизацию как возможный вариант, хотя детально этот аспект своего учения не разрабатывал; именно поэтому попытки оперировать категориями «классического» европейского марксизма в условиях империализма привели западную социал-демократию в болото оппортунизма, в котором она увязла. Потребовался ленинизм и его идейная борьба с оппортунизмом, наиболее ярко материализовавшаяся в другой полемике — Ленина с Карлом Каутским. В «Империализме» Каутского (1914 г.) содержится гениальное предвидение будущего развития империализма как раз по «паразитическому» пути — в направлении ультраимпериализма, переноса практики картелей на международные отношения и подчинения или даже поглощения наиболее сильным национальным империализмом остальных, относительно слабых.

Ленин вступил с Каутским в полемику, «забив гвоздь»: империализм — высшая и последняя стадия капитализма. Почему? Ленин отвечает на этот вопрос в том же «Империализме как высшей стадии…». Пятый признак империализма вождь большевиков формулирует как «раздел мира между союзами капиталистов». А шестой как «борьбу за его передел между ведущими империалистическими державами». Если соединить одно с другим, то как раз и получается, что мир делят «союзы капиталистов», то есть транснациональные монополии — банки и корпорации. А передел мира в их интересах, в том числе с помощью войн, устраивают государства. Но для этого нужно, чтобы государства были у банков и корпораций «в кармане»; Ленин констатирует именно это, и в этой части вывод Каутского об ультраимпериализме он сомнению не подвергает. Отрицает же его не «в целом», а просто показывает, что альтернативой ультраимпериализму является социалистическая революция, которая если произойдет, то банки и корпорации из «хозяев» государственных машин превратятся в объект классового подавления новыми государственными машинами, основанными на диктатуре пролетариата («Государство и революция», 1917 г.). Если брать шире, то это исключительное по своей аналитической эффективности предвидение создания мировой системы социализма. Не как внутрисистемного оппонента капитализму, чего и добивались оппортунисты, а внешнего по отношению к капиталистической системе глобального аттрактора, задача которого — действительно отобрать у капитала мир и похоронить капитализм, не доводя до его злокачественного перерождения в ультраимпериалистическую стадию.

Здесь встает и вопрос генезиса фашизма, который эксплуатируется уже не левыми, а правыми претендентами в «теоретики». Тот факт, что фашизм возник и оформился — одновременно, в 1918—1921 годах в Германии и Италии — именно как антитеза Великому Октябрю и великому Красному проекту, однозначно указывает на него как на продукт развития капитализма в его империалистической стадии. Фашизм — это продолжение либерализма в экстремальных условиях, когда все «демократические» условности отбрасываются и империалистическая система начинает борьбу за выживание. Как заявил в 1962 году Дэвид Рокфеллер в Москве членам Политбюро ЦК КПСС, «знаю же я, что такое диктатура пролетариата, и вы должны знать, что такое диктатура буржуазии». Диктатура буржуазии — это и есть фашизм, и именно российским либералам это известно, как никому другому. Учиться «реформам», то есть фашизму, к Пиночету в Сантьяго в конце 80-х годах ездили не левые, а именно либералы; конкретно — Виталий Найшуль, один из будущих ключевых соратников и идеологов Гайдара и Чубайса во всех их экспериментах над согражданами.

Если же брать социологический срез дилеммы коммунизм — фашизм, то со всей очевидностью следует признать, что фашизм, вслед за либерализмом, а в нынешних реалиях — и за социал-демократизмом, апеллирует к элитаристской концепции общественной организации, в то время как теория марксизма не знает даже самого понятия «элита» и рассматривает историю через призму взаимодействия масс и личности, в котором инициатива на стороне масс, определяющих запрос, которому те или иные личности либо соответствуют, либо нет.

Для России, по крайней мере до самого конца XX века, ультраимпериализм действительно оказался не пройденным, а обойденным этапом, и только реставрация капитализма встроила нашу страну в ультраимпериализм на правах одной из зависимых периферийных территорий. И поскольку «паразитизм», как помним, — форма присвоения в рамках ультраимпериализма, составляющего суть современного глобализма, постольку отказ от него возможен только при отказе от капиталистического способа производства. Скажут: при нынешнем правительстве-то?.. И будут неправы: переход к государственному капитализму с 2021 года уже анонсирован и скреплен согласием работать в этих рамках сил и фигур, которые раньше этому противостояли. Следует понимать, что лозунг «госкапитализма» — это, во-первых, выход из «глобализации по-американски», если дело дойдет до его практической реализации. А во-вторых, и это тоже надо понимать, облегчить выполнение такого решения, минимизировав его международные издержки, может лишь соответствующий исход президентских выборов в США. Ибо победа Джо Байдена с возвратом к власти ультраимпериалистических глобалистов (они же глобальные «паразиты») резко укрепит позиции либеральной агентуры их влияния внутри страны, а сохранение власти Дональдом Трампом их, напротив, ослабит, затруднив этой агентуре апелляцию к внешнему ультраимпериалистическому центру.

И здесь мы подходим к главному — к содержанию современности, нынешнего, если можно так выразиться, «текущего момента». С одной стороны, внутренние социальные противоречия наилучшим образом объясняются именно с позиций марксистской классовой методологии. И лозунг «госкапитализма», выдвинутый государственниками в правительстве, это лишь подчеркивает в том смысле, что госкапитализм, как вытекает из марксистской теории, — это, грубо говоря, полпути к социализму, ибо он подчиняет монополистические интересы государственным. С другой стороны, дилемма капитализм — социализм, выведенная на глобальный уровень, ставит сохранение условий для разрешения социальных противоречий ультраимпериалистической периферии в конкретной стране в зависимость от укрепления ее суверенитета и национальной государственности. Маркс говорил о равномерности развития ведущих капиталистических стран, допуская, что она может нарушиться. Ленин констатировал разрушение равномерности и, по сути, сформулировал выбор между колониальным вхождением в ультраимпериализм и освобождением от капитализма. Современность же ставит вопрос укрепления национальной независимости и суверенитета необходимым условием для разрыва с ультраимпериализмом и создания предпосылок для избавления от внешней зависимости. Отсюда главное нынешнее противоречие — между глобализмом (он же ультраимпериализм) и национальными государствами, ныне, это следует признать, в основном буржуазными. С этой точки зрения переход к госкапитализму — это шаг прочь от внешнего управления к восстановлению полноценного суверенитета. С этой точки зрения борьба за социализм сливается с борьбой за национальное освобождение, и в этом смысле здоровые левые силы — ударный отряд государственников. Специально избегаем при этом термина «консерватизм», как уводящего в сторону от сути, ибо он означает консервирование неких «устоев». А устои в России в XX веке менялись дважды, и существуют, условно говоря, три стилистики — не будем употреблять громкого слова «традиция», к которым апеллируют те, кто именует себя «консерваторами». Дореволюционная, советская и постсоветская. Часть идеологического официоза, поддержанная как раз теми, кто спекулирует на «консерватизме», пытается соединить дореволюционную стилистику с современностью в обход советской и на выходе получает разрыв исторических времен. Во-первых, она путает дореволюционную именно стилистику с православной действительно традицией. Знака равенства между ними нет. Во-вторых, не получится и обойти советскую стилистику, ибо даже если выводить консервативную традицию из сплава трех стилистик, то советский период занимает в ней решающее место. Хотя бы ввиду объявления тем же официозом «точкой сборки» Великой Победы 1945 года, которая не перестанет быть победой именно советского народа, как ты ни драпируй Мавзолей. Лозунг госкапитализма, как ни крути, тоже гораздо более последовательно апеллирует к Госплану, чем к чубайсовской приватизации. И прецедент с недавней экологической катастрофой в районе Норильска — лакмусовая бумажка, по которой будет определяться будущее, напрямую зависящее от того, будет вопрос поставлен ребром или нет. Поэтому те политические «новоделы», вырастающие как грибы после дождя в ожидании скорых выборов, что педалируют региональный фактор, несостоятельны с точки зрения суверенитета. А ставящие суверенитет во главу угла, но при этом рассчитывающие остановить разгоняющийся влево маятник на отметке «госкапитализм» и противящиеся его эволюции в социалистическом направлении, обнаружат несостоятельность в тот самый момент, когда госкапитализм станет реальностью. Поэтому в своей оценке левых, что они-де «могли, но опоздали», эти, вторые, силы совершают ошибку, которую они осознают уже в госкапитализме на своей «шкуре». Ибо ленинская дилемма столетней давности между колониальным ультраимпериализмом и самостоятельным миром социализма отражает не столько теоретические умозрения, сколько практику осмысления и идеологического оформления собственной суверенности, возможной в нынешних конкретных условиях только лишь в некапиталистической нише с иными, собственными ценностями, смыслами и вытекающими из них правилами игры. И на этом этапе мы рано или поздно придем — вынуждены будем прийти, если захотим выжить, — к очищению от «паразитизма» одним-единственным возможным путем восстановления действительной традиции, основанной на соединении и переплетении дореволюционной религиозной и советской стилистик. Ибо мир, победивший глобализм, ни простым, ни бесконфликтным не окажется. Куда большая вероятность, что он станет крайне нестабильной ареной борьбы национальных победителей глобализма друг с другом и большую фору получит тот, кто найдет, а точнее, вспомнит изрядно подзабытую социалистическую формулу преодоления межгосударственных противоречий на путях поиска и утверждения социальных интересов. И приоритетов.

. .