Как понять, чего хочет элита и для чего это нужно?

Большинство наших сограждан по отношению к тому, что они думают о власти, можно разделить на две большие категории, которые, впрочем, имеют много взаимопересечений. Одна часть, несмотря на все несовершенства и ужасы нашей жизни, в целом относится к власти позитивно. Она не считает, что нами правят какие-то темные силы, а считает власть, хотя и крайне несовершенной, но в целом такой, на которую все же можно как-то надеяться. Подобное отношение к власти и надежды на нее очень понятны с психологической стороны, ибо они позволяют сохранять внутреннее равновесие.

Вторая категория самоуспокаивается иным способом — через негатив. Она считает, что нами правят некие зловещие «они». Причем для того, чтобы эта «концепция» выполняла свою главную успокоительную функцию, эти мифические «они» обязательно наделяются чертами некоей сверхъестественной силы, которой невозможно противостоять. Задавать вопросы о том, откуда «у них» такая сила, и взывать к рациональности — бесполезно. Ибо «они» выдумывались сознанием и подсознанием не для того, чтобы с плачевной ситуацией что-то делать, а для того, чтобы, опять же сохранить внутреннее равновесие.

Несколько особняком стоит отношение к верховному лидеру — Путину. В целом, как показали результаты всенародного голосования за поправки к конституции, народ Путина одобряет, как и поправки. Однако, глядя на то, что происходит в стране, многие для объяснения этого выдвигают одну из классических «теорий» — царь хороший, бояре плохие. На этом пункте часто начинается взаимопересечение двух выше названных категорий. На этом пересечении говорится, что Путин в целом неплох, но бояре — это ужасные силы зла, с которыми Путин никак не может справиться. То есть тут есть место и надежде на власть (глядишь, Путин преодолеет злую волю бояр), и представлению о том, что нами правят темные силы — бояре.

Однако таковым расклад по отношению народа к власти был несколько ранее. Сегодня растет еще третья категория, которая включает в себя тех, кто разочаровался или разочаровывается в Путине. Они не верят в темные силы, помнят о печальных последствиях перестройки и поэтому еще не хотят напрямую выражать свое разочарование и продолжают по инерции все одобрять, ибо пока не знают, что делать. Наличие этой третьей категории почти никак не сказалось на голосовании по конституции и на рейтинге Путина. Поэтому она пока мало заметна. Однако именно она, в отличие от двух других, постепенно выводится из состояния внутреннего равновесия. Результатом выхода из этого равновесия в пределе может стать либо бунт «бессмысленный и беспощадный», что мало вероятно, в связи с памятованием о перестройке, либо, что более вероятно, тихое, но неумолимое отпадение от государства, с яростными словами — «катитесь вы все куда подальше». Однако, возможный итог обоих сценариев будет один — распад государства и иноземная оккупация.

Сия печальная картина, которую я тут живописую, есть результат одного древнего обстоятельства — разделения труда и вытекающего из него классового общества. Не случайно именно к преодолению разделения труда, наряду со всем прочим, призывал Карл Маркс в «Манифесте коммунистической партии». Чтобы была яснее видна взаимосвязь разделения труда с печальным состоянием народных умов, я дам грубое и упрощенное пояснение.

В начале XX века многие интеллектуалы, такие, например, как Хосе Ортега-и-Гассет и другие, обратили внимание на то, что классовая структура общества начинает нивелироваться. Общество постепенно начинает превращаться в некий, если так можно выразиться, монолитный винегрет, который Ортега-и-Гассет просто стал именовать «массами». Массы не являются народом, ибо они уже лишены живой народной культуры. Также они лишены четкой классовой структуры. В более позднем варианте эти «массы» получили иное название — общество потребления, которое может именоваться словом «общество» лишь условно.

Однако никто никогда не ставил под вопрос существование правящего класса элиты. Таким образом, сегодня можно сказать, что разделение труда на нынешнем этапе делит общество на два основных, даже уже не класса, а слоя. Собственно, именно это грубое разделение, которое с глубочайшей древности именовалось разделением на господ и рабов, волновало умы интеллектуальной элиты в течение тысячелетий.

Интеллектуальная элита к этому прискорбному положению вещей относилась по-разному. Кто-то считал, что так и должно быть, ибо раб есть раб по природе — так считал Аристотель. Кто-то пытался преодолеть эту пропасть, как Маркс. А кто-то впадал в отчаянье, как наш Пушкин, который по данному поводу написал следующие горькие строки:

«Свободы сеятель пустынный, Я вышел рано, до звезды; Рукою чистой и безвинной В порабощенные бразды Бросал живительное семя — Но потерял я только время, Благие мысли и труды… Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич».

Эту проблему понимали все культурные и масштабные люди. Я лично с ходу мог бы привести соответствующие цитаты из Аристотеля, Данте, Достоевского, Маркса. Но, думаю, нашего великого Александра Сергеевича тут будет достаточно. Так видится проблема народной свободы и несвободы с колокольни высокой культуры господства.

Суть этой проблемы, в грубом виде, состоит в том, что элита занимается управлением людьми и обществом, постоянно решает стратегические вопросы о том, куда его вести или не вести. Разумеется, тут возникает элитный соблазн отрыва от народа и отказа от водительства при сохранении власти. Что же касается народа, то он занимается, прежде всего, решением хозяйственно-экономических проблем, а на все остальное у него часто не остается ни сил, ни возможностей. Из-за такого положения вещей народ сам склонен к соответствующему соблазну — аполитичности и той успокоительности, о которой я заговорил в самом начале. «Там, наверху, разберутся», — можно часто услышать от так называемого простого человека. Ну, так они там и разбираются, и с народом в том числе…

Таким образом, когда о разделении труда говорят Маркс, Аристотель или кто-то такого же калибра, то имеется в виду, прежде всего, одно главное фундаментальное разделение — на управляющих и управляемых. Поэтому, когда Маркс говорит о преодолении разделения труда, это нужно, прежде всего, понимать не в том смысле, что каждый человек должен стать и айтишником, и хирургом, и генералом, и ученым, и всем сразу — Маркс не идиот, а в том смысле, что, прежде всего, будет преодолено отчуждение от искусства управления. И лишь во вторую очередь следует говорить о том, что каждый человек, в идеале, должен быть способен понять, что делает другой в своей сфере и, если понадобится, этому быстро научиться. Оба эти пункта, преодоление отчуждения от искусства управления и преодоление отчуждения от других сфер деятельности, прочно связаны. Ибо власть всегда интегративна и обозревает всю деятельность общества в целом и, стало быть, в каком-то (пускай и очень общем) виде понимает все возможные виды деятельности.

По идее, эту проблему должны решать все революционеры, которые пытаются добиться позитивных изменений в обществе. Они сами должны причаститься элитной культуре господства, которая попросту называется «классической», и как-то приобщить к этой культуре народ. В принципе, других стратегических задач нет. Однако разделение труда, порождающее неадекватность в понимании проблемы власти, касается и большинства революционеров, особенно современных.

По этому поводу о немецких студентах-революционерах образца 1968 года существует примечательный «апокриф». О нем пишет отечественный философ и переводчик Алексей Михайлович Руткевич в своем предисловии к сборнику работ Александра Кожева «Атеизм и другие работы». Вот что он пишет:

«Кожев испытывал глубочайшее презрение к такого сорта шутовским «бунтам» («реакция русского белоэмигранта», замечает Арон). Я. Таубес пишет о встрече Кожева с вождями немецкого студенческого бунта в Берлине: на сакраментальный для «революционеров» вопрос «Что делать?» он дал ответ: «Читать Платона и Аристотеля» — перед тем как заявлять о своих революционных намерениях, нужно хоть что-то знать».

Кожев был не только выдающемся философом, но и одним из главных «архитекторов» Евросоюза. Он также был советником французского президента Валери Жискар д’Эстена. Так что, право, он понимал толк в устройстве власти и общества и поэтому, хоть и в раздражении, дал единственно верный ответ. Этот ответ можно перефразировать так: «преодолевать отчуждение между своим уровнем сознания и понимания и подлинной властной проблематикой, в том числе через Платона и Аристотеля». Ну, так давайте же и мы послушаемся столь мудрого совета.

Так как Маркс уже ответил на вопрос «что делать?», а именно, сказал, что необходимо преодолевать разделение труда в вышеозначенном смысле, то у Платона и Аристотеля мы постараемся найти ответ на другой сакраментальный вопрос «чего хочет элита?». Ведь их труды штудирует западная элита на протяжении тысячелетий, кроме того, оба этих философа сформировали свои модели власти и государства именно в рамках разделения труда, которое никуда не делось. Поэтому не будет слишком большим преувеличением сказать, что устами двух этих гениев с нами говорит напрямую и сегодняшняя западная элита. Так что давайте отбросим всякие сомнительные «тайные протоколы» и прочую конспирологическую дребедень в сторону и получим информацию из первых уст.

В работе Платона «Государство» Сократ и Главкон ведут следующий диалог:

— А вот: чего доброго, этим правителям потребуется у нас нередко прибегать ко лжи и обману — ради пользы тех, кто им подвластен. Ведь мы уже говорили, что подобные вещи полезны в виде лечебного средства.

— И это правильно.

— По-видимому, всего уместнее это будет при заключении браков и при деторождении.

— Как так?

— Из того, в чем мы были согласны, вытекает, что лучшие мужчины должны большей частью соединяться с лучшими женщинами, а худшие, напротив, с самыми худшими, и что потомство лучших мужчин и женщин следует воспитывать, а потомство худших — нет, раз наше небольшое стадо должно быть самым отборным. Но что это так делается, никто не должен знать, кроме самих правителей, чтобы не вносить ни малейшего разлада в отряд стражей.

Ну и зачем подменять реальные чудовищные замыслы замыслами конспирологическими? Взял Платона, открыл и прочитал. И все черным по белому сказано про то, как правители должны отбирать «лучших» в свое «стадо», оставляя это стадо в неведении. Для этого Платон предлагает использовать жеребьевку, при помощи которой будет определяться, кто с кем будет вступать в брак:

— А жеребьевку надо, я думаю, подстроить как-нибудь так, чтобы при каждом заключении брака человек из числа негодных винил бы во всем судьбу, а не правителей.

Думаю, прозорливый читатель догадывается, что подобную модель «жеребьевки» вполне себе использует западная демократия, которая тоже пытается представиться «судьбой», за которой, однако, стоят вполне конкретные замыслы вполне конкретных людей. Что же касается потомства, то Платон далее пишет:

— Все рождающееся потомство сразу же поступает в распоряжение особо для этого поставленных должностных лиц, все равно мужчин или женщин, или и тех и других, — ведь занятие должностей одинаково и для женщин, и для мужчин.

— Да.

— Взяв младенцев, родившихся от хороших родителей, эти лица отнесут их в ясли к кормилицам, живущим отдельно в какой-нибудь части города. А младенцев, родившихся от худших родителей или хотя бы от обладающих телесными недостатками, они укроют, как положено, в недоступном, тайном месте.

— Да, поскольку сословие стражей должно быть чистым.

На более современном языке такой отбор называется евгеникой.

А Аристотель? Рабы — это вещи. Это представление лишь немного в дальнейшем было смягчено христианством, но не преодолено им. Аристотель пишет в своей «Политике»:

«Впрочем, польза, доставляемая домашними животными, мало чем отличается от пользы, доставляемой рабами: и те и другие своими физическими силами оказывают помощь в удовлетворении наших насущных потребностей. Природа желает, чтобы и физическая организация свободных людей отличалась от физической организации рабов: у последних тело мощное, пригодное для выполнения необходимых физических трудов; свободные же люди держатся прямо и не способны к выполнению подобного рода работ, зато они пригодны для политической жизни, а эта последняя разделяется у них на деятельность в военное и мирное время. Впрочем, зачастую случается и наоборот: одни имеют только свойственные свободным тела, а другие — только души».

Господин, в отличие от раба, «пригоден для политической жизни» и обладает свободной душой, которой раб лишен. Надеюсь, теперь горечь Пушкина стала еще более понятной. Что же касается «пользы, доставляемой рабами», которая «мало чем отличается» от пользы, доставляемой домашними животными, и служит лишь для удовлетворения господских потребностей, то с учетом того, что эту «помощь» теперь стали оказывать машины, думаю, примерная степень отчужденности современной элиты становится понятной.

Что же делать? Превращать аполитичные народные массы в общество сознательных граждан, способных к самоорганизации и адекватному политическому диалогу. А для этого необходимо причаститься проблематике классической культуры, через Платона и Аристотеля в том числе. Ибо перед тем, как выдвигать какие-либо требования, «нужно хоть что-то знать».

. .