«Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог»

Книга «Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог» (издательство «НЛО»), переведенная на русский язык Андреем Корбутом, — это интеллектуальная автобиография одного из крупнейших культурных антропологов XX века Клиффорда Гирца. Используя метод «плотного описания», Гирц описывает собственный многолетний опыт жизни и работы в Индонезии и Марокко и демонстрирует, как частные и повседневные практики соотносятся с широким социальным и политическим контекстом. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком из главы «Гегемонии», посвященным приключениям антрополога во время волнений на Суматре в 1958 году.

Теперь я поменяю место — на Суматру, вернусь назад во времени — в 1958 год и усилю драму — до гражданской войны. Моя жена и я — она отчаянно больна (какое-то время мы думаем, что смертельно) инфекционным гепатитом, я, лишь чуть менее отчаянно, болею малярией, дизентерией и любопытным случаем ятрогенной близорукости, вызванной неправильно назначенными лекарствами, — находимся в Паданге, крошечном, плохо защищенном морском порту на ненадежном западном побережье острова. Мы приехали туда, полагая, что сравнение очень мусульманского региона (минангкабау, с метрополией в Паданге) и очень христианского региона (минахасцы в северной части Сулавеси, куда мы намерены отправиться дальше) с индуистским Бали (где мы только что были) углубит наше понимание сложно устроенной индонезийской религиозной жизни.

Думаю, это было осуществимо, но мы прибыли в неподходящий момент. На следующий день после нашего приезда наконец вспыхивает регионалистское восстание, которое назревало в течение примерно года, но все считали, — как обычно люди считают по поводу всего, что неизбежно, — что оно на самом деле никогда не случится («Они, как всегда, что-нибудь придумают»). Хуже того, Паданг — штаб-квартира повстанцев. Повстанческое правительство располагается в нашей гостинице, его военное командование — немного дальше по улице. За пределами гавани выстраиваются, словно океанские часовые, военные корабли центрального правительства. Сукарно находится в Токио, где, больной и ведущий бурную жизнь, он теперь проводит много времени, и пока страна ждет его возвращения, в урагане наступает пауза. Ожидается, что он заключит сделку, скрыв ее за туманными словами, и боевых действий не будет. (Кажется, повстанцы хотят лишь перестановок в кабинете, которые он раньше делал бог знает сколько раз.) Он возвращается вечером и произносит, практически только сойдя с самолета, необыкновенную речь, которая ставит крест на этой идее. Я слушаю его вместе с примерно десятком пламенных молодых минангкабау, столпившихся вокруг радиоприемника. (Они пришли ко мне с транспарантом, на котором было написано по-английски: «Вверх и вниз с Хусейном» (это глава армии мятежников). Вмешиваясь в индонезийскую политику, я говорю им, что грамматически это не совсем правильно.) Сукарно уверен, красноречив, прямолинеен и прежде всего решителен: он предает их анафеме, объявляет блокаду, угрожает вторжением. Кажется, что минангкабау становится плохо, они осознают реальность. На следующее утро военные корабли начинают останавливать иностранные суда, пытающиеся войти в порт, и не позволяют выйти тем, которые уже там находятся; вокруг отеля и вдоль набережной появляются мешки с песком, охраняемые пулеметчиками и артиллерией, и пару раз звучит сигнал воздушной тревоги. Мы, кажется, попались.

Следующие два месяца — это приключенческий фильм с дрянным сюжетом: бегство в горный город, когда ситуация в Паданге становится более угрожающей; когда город начинает бомбить центральное правительство, бегство оттуда через обширный тропический лес Центральной Суматры… дороги под обстрелом, бредущие беженцы, разбомбленные мосты через реки… в контролируемый повстанцами лагерь нефтедобытчиков на восточном побережье, где моя жена, все еще слишком слабая, чтобы ходить, может получить надлежащую медицинскую помощь; захват лагеря парашютистами центрального правительства, беззвучно падающими с утреннего неба, — подробности этого фильма можно оставить в стороне. Что странно (и казалось странным тогда), так это то, насколько этот вроде бы глубоко индонезийский опыт каждый миг сопровождался рассеянным присутствием Соединенных Штатов Америки. Сколько ни удаляйся от определенных вещей, очевидно, они — как долги, преграды, неудачи или детство — всегда тебя преследуют.

Одна из причин, по которой Соединенные Штаты «преследовали» нас таким видоизмененным и неуловимым, распыленным образом, заключалась в том, что — как тогда полагали все, включая меня — они были глубоко замешаны во всем этом. Восстание и подавление восстания (оно было в конце концов подавлено) были индонезийскими делами, вызванными индонезийским соперничеством, обоснованными индонезийскими понятиями и выполненными индонезийскими инструментами, но американская рыбалка в неспокойных водах — в конце концов, это был звездный час Джона Фостера Даллеса^a, для которого ни одна ссора не была слишком далекой и ни один конфликт не был слишком мелким, если в них слышались отголоски антикоммунизма, — имела… как бы это сказать?.. значение. Ходили слухи, что американцы поставляют повстанцам оружие; говорили, что где-то шныряют и занимаются своими махинациями махинаторы ЦРУ; Даллес издавал даллесовский шум по поводу признания правительства повстанцев, а череда событий — сброс оружия, сделанного в Мичигане, возле авиабазы на Суматре; подбитие американского пилота, управлявшего бомбардировщиком повстанцев в Восточной Индонезии; задержание контрабанды с американскими товарами с чанкайшистского Тайваня — заставляла посла США в Джакарте давать объяснения, опровергать, извиняться и заверять. Для американца находиться в тот момент на территории повстанцев, даже если он оказался там случайно, было отнюдь не невинным делом. Одни принуждают тебя присоединиться к ним, другие присоединяются к тебе. Даже не знаю, за кого меня принимали те студенты.

^aДжон Фостер Даллес (1888–1959) — государственный секретарь США в 1953–1959 годах. — Прим. ред.

Когда мы приехали в Паданг, там уже был один американец, глава библиотеки Информационной службы США, но вскоре он бежал или отправился в эвакуацию (он высказывался об этом неопределенно; было ясно только, что мы не можем поехать с ним), спрятав свой новехонький автомобиль в лесу неподалеку и попросив нас достать его оттуда, когда мы соберемся уезжать. Он не сказал, как нам это сделать, но в любом случае спрятал он его не так уж хорошо: когда мы решили воспользоваться машиной, чтобы тоже сбежать, ее там не было. Вскоре после его отъезда появилось около десятка американских журналистов, на несколько дней разбивших лагерь в гостинице. (К тому времени я был уже настолько дезориентирован, что спросил одного из них, что такое «Си-би-эс».) Но вскоре им стало скучно, потому что «ничего не происходило» и они не могли выйти на лидеров повстанцев (которые теперь уже скрывались в лесу), чтобы взять интервью, поэтому они вернулись — таким же таинственным образом, каким появились (есть блокады — и есть блокады) — в Джакарту. (Я, всегда готовый помочь антрополог, попытался рассказать им немного о восставшем обществе — которое одно из немногих в мире было одновременно мусульманским и матрилинейным, — но они не заинтересовались.) В Соединенных Штатах моя мать позвонила в Министерство иностранных дел. Ей сказали, что, поскольку они ничего не слышали о нас больше месяца, мы, надо полагать, уже мертвы.

Родина в любом случае продолжала до нас дотягиваться. Когда мы бежали из Паданга в горный город, мы прибыли туда во время первого воздушного налета, проведенного, не слишком успешно, тремя нарезавшими круги бомбардировщиками «Митчелл», которых я не видел с тех пор, как меня перевозили в одном из них во время Второй мировой. Лагерь нефтедобытчиков, куда мы бежали затем, управлялся американской компанией «Калтекс», заключившей договор об аренде с правительством Индонезии, которое, конечно, сейчас не могло туда проникнуть, но и никого не выпускало. Среднеамериканский пригород в джунглях (бунгало, лужайки, некоторые из них — как вам такое! — с искусственным поливом, извилистые улицы, супермаркет с фоновой кантри-музыкой, гимнастический зал и столовая с таким же фоном, современная клиника, куда мы и стремились), он был населен в основном разнорабочими-техасцами, слабо представлявшими себе, кто такие индонезийцы, а по краям расположились отряды перепуганных повстанцев (они периодически палили из гаубиц по обезьянам). Когда центральное правительство, полное решимости снова взять поток нефти в свои руки, наконец вторглось с воздуха, первым гражданским самолетом, которому позволили приземлиться, был самолет, возивший по Индонезии генерального директора «Калтекс». Когда он вернулся на следующий день в Джакарту, чтобы забрать заместителя директора, мы были на его борту.

Но, пожалуй, самая странная из этих безадресных почтовых открыток из Америки и определенно наиболее загадочная — до сегодняшнего дня я не совсем уверен, что все это не было малярийным бредом, — прибыла раньше, тем вечером, когда мы собирались покинуть Паданг. Все иностранцы, за исключением нашего врача, служившего хирургом в немецкой армии во время Второй мировой войны и работавшего на повстанцев, и владелицы нашей гостиницы, пожилой немецко-еврейской дамы, бежавшей от Гитлера в конце тридцатых (эти двое были закадычными друзьями и любили до поздней ночи вести пьяные разговоры о Европе), давно уехали. Город буквально опустел, поскольку жители, опасаясь обстрела, который действительно начался несколько дней спустя, вернулись в свои деревни. Когда мы собирали вещи — немного одежды, много полевых записей, — внезапно в ста ярдах от нас из джунглей вышел американец в камуфляжном костюме. Подойдя к нам, он объявил, что он американский вице-консул из Сингапура. Что он там делал, как он туда попал и как он узнал о нас, он не сказал. Он сказал лишь, что ему поручено передать, что поскольку мы сами забрались в то место, в котором находимся (как будто мы когда-нибудь думали иначе), правительство Соединенных Штатов не берет на себя за нас абсолютно никакой ответственности (как будто мы когда-нибудь полагали, что оно станет это делать). Затем он развернулся и скрылся в джунглях. Великая сила пришла и ушла. Вот вам и век Америки^b.

^b«Век Америки» (American Century) — термин, введенный журналистом Генри Люсом в 1941 году для указания на ключевую роль США в событиях XX века и, в частности, на необходимость вступления во Вторую мировую войну. С тех пор данный термин применяется для описания политического, экономического и культурного доминирования США во второй половине XX века. — Прим. перев.

Подробнее читайте:
Гирц, К. Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог / Клиффорд гирц; пер. с англ. Андрей Михайлович Корбут. — М.: Новое литературное обозрение, 2020. — 288 с. (Серия «Интеллектуальная история»)

Источник: nplus1.ru

. .