«Аз есмь царь. История самозванства в России»

С начала XVII века самозванчество — заметная часть политической культуры России: сотни людей объявляли себя царями и царевичами. Один из них, Лжедмитрий I, даже взошел на престол. Революция 1917 года покончила с монархией, но самозванцы никуда не делись — просто стали выдавать себя за революционеров или их сыновей. В книге «Аз есмь царь. История самозванства в России» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Павлом Каштановым, специалист по истории России Клаудио Ингерфлом рассказывает, как самозванчество стало политической нормой в России, почему самозванцев было так много и как вышло, что иногда они получали большее народное признание, нежели законные правители. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, посвященным фигуре самозванца и разнице в восприятии этого явления в России и на Западе.

Кто такой самозванец?

Когда появлялась подобная личность [самозванец], народ употреблял даже для этого известное подходящее выражение, что вот-де, «проявился такой-то», и личности эти он называл «явленными», как он привык выражаться о явлении чудотворных икон или мощей угодников.

Даниил Мордовцев.
Один из Лже-Константинов

Два царя

Русская средневековая религиозная мысль допускала, что на троне может находиться не только «праведный», «истинный» царь, помазанник Божий, но и царь «ложный», ставленник сатаны. Изыскания П. В. Лукина позволяют утверждать, что народ знал о подобной альтернативе и рассматривал всерьез оба варианта. Однако со временем это противопоставление утратило ту четкость, какая была свойственна ему в прежние времена: царь мог действовать вопреки установленным нормам и при этом не восприниматься как лжецарь. Поскольку соответствие монаршего поведения божественной воле должно было оставаться чем-то сокровенным, касающимся лишь Бога и царя, для подданных не существовало внятных критериев легитимности действий правителя. В тех случаях, когда политика царя вызывала особенное недовольство народа, подлинность и легитимность монарха ставилась под сомнение: божьего помазанника подменили служителем сатаны. Следовательно, можно было сомневаться в подлинности того или иного конкретного царя, но царское достоинство как общий принцип эти сомнения не затрагивали. Однако речь не идет о концепции двух воображаемых тел короля, популярной в Византии и на христианском Западе. Напротив, очеловечивая царя, русский народ не отделял его физическое тело от тела мистического, чертога, где обитает его достоинство: он его этого достоинства лишал. Очеловечившись, монарх не мог больше считаться царем.

Таким образом, альтернатива «истинный царь, помазанник Божий — лжецарь, служитель дьявола» приводит — на фоне всяческих авантюр, дворцовых интриг, мятежей местного значения и масштабных восстаний — к очевидно парадоксальному результату. Крайняя степень сакрализации царя делает его легитимность неуловимой, давая место сомнениям в его подлинности и появлению конкурентов, то есть самозванству. Другими словами, самозванец появляется потому, что есть самодержец.

Кто такой самозванец?

Вера в возможность существования как истинного, так и ложного царя становилась оружием в руках не только простонародья, но и бояр. Она составляла часть общей культуры. И само слово «самозванец» родилось, вероятнее всего, под пером литераторов того времени. Борис Годунов был выбран царем и помазан на царство. Однако Тимофеев и его, и Шуйского представляет лжецарями. Борис, пишет он, равно как и все подданные истинного царя, был раб, в лучшем случае рабоцарь. Раб, ставший царем, становился лжецарем. С Шуйским автор тоже не очень церемонится: «Василия, самоизбранна глаголема всея Руси царя», — пишет он, окрестив Шуйского «самовенечником». Борис и Отрепьев оба лжецари, уточняет Тимофеев: первый научил второго, как украсть престол, второй же, в свою очередь, подал пример другим лжецаревичам, которые пришли ему на смену. Бориса, Отрепьева и Шуйского следует считать ненастоящими царями: они захватили власть по своей инициативе. Тимофеев не был одинок в этом мнении. В источниках можно часто встретить такую характеристику Отрепьева: «сам себя назвал царевичем Дмитрием». Противопоставление личной инициативы божественному решению очень существенно. Оно предвосхищает появление слова «самозванец». Впервые подобное выражение применительно к царю использует, насколько мне известно, ростовский архиепископ Вассиан Рыло. В октябре 1480 года в письме к Ивану III он противопоставляет хана Ахмата, «самому называющуся царю», Ивану III, назначенному Богом. Термин «самозван» был известен по меньшей мере с XI века^*. Однако я не встречал в источниках, появившихся в годы Смуты, слова «самозванец» по отношению к лжецаревичам^**. Не исключено, что этот термин все же применялся, но крайне редко, если сравнивать его с другими выражениями, характеризующими претендентов на престол и их поведение: «лжецарь», «ложный царь», «самоцарь», «отступник», «лже-Христос», «нарекаяся Дмитрием царевичем», «предтеча Антихриста», «вор», «еретик», «чары», «бесовский соблазн». Лжецарь воспринимался преимущественно в контексте религиозной мысли, допускавшей существование магии, враждебной по отношению к православной вере. «Называние» царем приобретает особый смысл в том же семантическом поле.

^*В источниках XI-XVII веков это слово употребляется в нескольких близких друг другу значениях: 1) сделанный по своей воле, по собственному выбору. Подобный образ действия может оцениваться со знаком плюс: княгиню Ольгу называют «самозваной» потому, что она по собственному почину решила принять крещение. Можно также по своей воле стать мучеником; 2) пришедший без приглашения; 3) сам себя называющий (определенным образом).

^**Слово «самозванец» фигурирует в названиях многих опубликованных источников, однако оно было внесено туда задним числом издателями. Близкое по смыслу к «самозванцу» прилагательное «самонареченный» встречается (применительно к Лжедмитрию) в Чине венчания на царство Василия
Шуйского.

Вскоре после окончания Смутного времени «Псковская летопись» определяет Сидора, четвертого Лжедмитрия, действовавшего в Пскове, как «новонарекшагося». Тимофеев доказывает что, вопреки внешнему впечатлению, царь Михаил Романов был «зван» не людьми, но Богом, и придумывает прилагательное, которому суждено будет закрепиться за лжецаревичами: они «самозваные», ибо не состоят в родстве с теми, на кого снизошла Божья благодать («неблагословна корене»). Они не «избранники» Божьи, а «страдническия четы» (скопище страдников). Лжедмитрий II обозначен здесь как «самозванец, новоотступник, отрекшийся от Бога и от истинной веры». Таким образом, термин «самозваный» применяется по отношению к лжецаревичам ближе к концу Смуты или, может быть, вскоре после ее завершения — в противовес божественной легитимности, приписываемой первому Романову^***. Конфликт определялся такими терминами: выбор Бога и выбор человека, призванный Богом или самозваный.

^***«Временник» Тимофеева писался в течение нескольких лет. Та часть текста, где фигурирует слово «самозваных», появилась, вероятно, после 1606 г. Второй раз это слово встречается в главе, написанной во время шведской оккупации Новгорода, не раньше августа 1611 г. и не позднее января 1617 г.

Придуманное дьяком Тимофеевым и долгое время служившее ярлыком для мятежников, идущих против власти, это слово позднее перекинулось и на
авантюристов, преследующих личные цели, и стало квинтэссенцией наследия Смуты. Не ограничиваясь фиксацией определенных явлений, это слово — может быть, как ни одно другое, — воплощает одну из важнейших граней русской истории.

Историческая алгебра

В западной литературе субъекты, выдающие себя за почившего или несуществующего монарха, обыкновенно обозначаются словами латинского происхождения: impostor (обманщик, узурпатор смысла или имени), «мистификатор» или «претендент». Использовать эти слова для перевода русского слова «самозванец» значило бы сводить смысл понятия к мистификации, обману, стремлению захватить трон — к второстепенным значениям слова, которое все несколько веков своего существования указывало в первую очередь на человеческую, а не божественную природу самозванчества. Самозванцем был тот, кого не призвал на царство Бог. Этимологически и семантически слов «самозванец» помогает осмыслить форму господства в России XVII–XIX веков, тогда как слово «мистификатор» этому осмыслению препятствует.

Земон Дэвис показала, что на Западе в начале XVII века в отношении мистификаций (imposture) произошел коренной перелом. Прежде мистификации воспринимались как нечто, принадлежащее миру чудес, волшебства, религии. После — как афера мошенников. То, что раньше считалось «странным» и имеющим отношение к чуду, теперь принадлежало расколдованному миру, где власть Бога не имеет прежней силы. Примерно с XVIII века успешные мистификации в Европе преимущественно были следствием не веры в потустороннее, а легковерия. В России тоже, конечно, случались мистификации, не нуждавшиеся в божественном оправдании, и в этом смысле к российским практикам тоже вполне одходит слово мошенничество. Но те, кто с начала
XVII века претендовал на роль истинного царя, веками апеллировали к божественной легитимности: Святому Духу, отметинам на теле или просто к чудесам, спасшим им жизнь, когда их еще детьми пытались устранить злоумышленники. Прием, который они встречали у народа, зависел от степени доверия, внушаемого их обращением к чудесному.

В эпиграфе к этой главе писатель Д. Л. Мордовцев отмечает, что и в XIX веке народ уподоблял появление самозванца явлению чудотворных икон. Когда в основе некоего исторического феномена лежат коллективные репрезентации, установить точную дату прекращения его существования невозможно. Лишь на рубеже XIX–XX веков в результате вторжения в российскую политику модерности религиозная составляющая — отсутствие божественного предназначения — перестала быть определяющей чертой самозванства.

Хронологическое различие западного и русского восприятия самозванства указывает на синхронное существование двух вселенных, где время текло не синхронно: одна стремительно «расколдовывалась», другая, напротив, все больше скатывалась к сакрализации царя и его власти. Когда все сводится к нескольким десяткам лет, подобное несоответствие можно объяснить небольшим временны́м расхождением в рамках единой системы координат. Но когда это расхождение исчисляется столетиями, речь скорее должна идти о разрыве, о двух различных типах «исторической алгебры», как впоследствии назовет это Александр Герцен. Поэтому нам стоит, отринув эволюционистский подход, поместить самозванчество в самый центр децентрализованной политической истории — это, как мне кажется, единственный шанс разобраться в генеалогии российской политики.

Подробнее читайте:
Ингерфлом, К. Аз есмь царь. История самозванства в России / Клаудио Ингерфлом; пер. с франц. Павла Каштанова. — М.: Новое литературное обозрение, 2021. — 448 с.: ил. (Серия «Что такое Россия»)

Источник: nplus1.ru

. .