Грядущий глобальный кризис: пять ключевых аспектов трансформаций

Дмитрий Евстафьев – профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики
Ожидания глобального экономического кризиса становятся фактором глобального экономического развития. Действия крупнейших мировых держав в контексте современных экономических процессов следует рассматривать в двух контекстах: с одной стороны, как попытки смягчить грядущий кризис через локальные и отраслевые экономические пре-шоки меньшего масштаба, нейтрализующие часть разрушительной энергии потенциального кризиса.
Явным отраслевым пре-шоком, призванным снять хотя бы часть рисков, связанных с восстановлением масштабов бумажного «навеса» на рынке «инвестиционной нефти», выглядит, например, нынешнее падение цен на нефть. Второй составляющей данного кризиса, носящего явно управляемый характер, является попытка экономических и политических властей США продлить, насколько это возможно, период устойчивого экономического роста, не усиливая дополнительно перегрев экономики.

С другой стороны, очевидно, что глобальные экономические игроки уже начали просчитывать сценарии, основанные на принципиально иной глобальной экономической архитектуре, включая архитектуру финансовой отрасли. «Рубежным» явлением, вероятно, можно считать начало попыток стран ЕС (как системы и по отдельности) найти элементы относительной инвестиционной независимости от США, которые, хотя и были пока неудачны, но обозначили готовность выйти за рамки ранее существовавших геополитически мотивированных форматов отношений.
Сегодняшнюю ситуацию стоит рассматривать как почти цивилизационную развилку между дальнейшим движением в сторону постиндустриализации мира на основе цифровых технологий и частичного возврата к индустриализму на основе технологий Четвертой промышленной революции и с учетом трансформации глобальных рынков труда в сторону востребованности более квалифицированной рабочей силы. Процесс перераспределения влияния в индустриальном мире будет сердцевиной «экономического эндшпиля» нынешнего экономического кризиса.
Сформулируем пять ключевых аспектов проявления глобального кризиса, определяющих характер будущего экономического и политического пространства.
Первое. Асимметрии глобального экономического роста. Асимметрии в экономическом росте будут определять характер процессов регионализации на краткосрочную перспективу и возможности региональной дедолларизации. На первом этапе кризиса, когда будет происходить распад единого экономического и инвестиционного пространства, приоритетом станет защита уже «огороженных» регионализированных сегментов рынков, чем, в частности, занимается Дональд Трамп. В дальнейшем экономический рост в региональных ядрах и его не только количественные, но и качественные асимметрии будут определять перспективы присоединения (не всегда добровольного) к «ядрам» новых экономических и политических субъектов.
Понятие «общемировые темпы экономического роста» уже сейчас является некоей макроэкономической абстракцией, по сути мало что отражающей. Экономический рост в постиндустриальных экономиках, в принципе, может и не отражать стратегических макроэкономических тенденций. Но в условиях регионализации ситуация начнет меняться. Возникнет феномен трансформации регионализированного экономического роста в экономические связи и взаимозависимости в пределах макрорегионов.
Платежные сообщества (региональные или отраслевые) могут стать новыми ядрами монетизации экономического роста. И в силу этого – инструментами экономической консолидации в условиях возможного распада долларовой финансовой системы или как минимум ее операционного кризиса. Но такие сообщества должны быть относительно политически нейтральными и защищенными от возможного давления со стороны крупнейших игроков глобального финансового рынка.
Ожидаемый кризис отражает борьбу за форматы монетизации регионализированного экономического роста и инвестиционной деятельности. Победившие форматы – говорить о каком-то монопольном постдолларовом инвестиционном формате невозможно – могут стать основой для будущих глобальных инвестиционных механизмов. Эта среднесрочная цель и должна определять специфику действий России в контексте подготовки к возможному мировому финансовому кризису, сердцевиной которого на начальных этапах станет борьба за форматы будущего финансового и инвестиционного обеспечения глобальной торговли.
Второе. Распад глобальных инвестиционных цепочек. Регионализация экономического роста и изменение механизмов монетизации и реинвестирования извлекаемых рент, прежде всего ресурсной и логистической, поставит под вопрос актуальность существующих моделей реинвестирования получаемых финансовых ресурсов, вокруг чего была построена существующая финансовая система. Ее принципиальным элементом была «инвестиционная избыточность».
Инвестиционная избыточность современной финансовой системы отражала неспособность существующей глобальной экономики поглотить имеющиеся инвестиционные ресурсы не только в реальном секторе экономики, но даже и в сервисном секторе. Характерной чертой развития мировой экономики в последние десятилетия стало возникновение «навесов» и «пузырей» в различных секторах, включая товарные «навесы». Классическим примером стал постоянно возобновляющийся навес «инвестиционной», а фактически «бумажной» нефти», во многом способствовавший дестабилизации рынка в 2014-2016 годах и возникший вновь в 2017-2018 годах.
Инвестиционная избыточность стерилизовалась через финансовые инструменты, чем дальше, тем меньше отражавшие реальное состояние глобальной экономики и, тем более, не подкрепленные никакими значимыми материальными активами. Возникал эффект (сперва в конце 1990-х – начале 2000-х) контролируемой, а затем (после кризиса 2008 года) – неконтролируемой мультипликации деривативов, ставший инструментом долгосрочной стерилизации избыточной инвестиционной массы. Дальнейшая виртуализация инвестиционных ресурсов превратилась в естественный вариант развития экономики, что, в частности, подтверждалось слабоконтролируемым развитием «экономики стартапов», поглотившей значительные инвестиционные ресурсы, зачастую без надежды на даже минимальную инвестиционную отдачу.
Проблема выработки механизмов абсорбирования избыточных инвестиционных ресурсов будет актуальной даже в новых условиях, особенно при реализации относительно радикальных сценариев регионализации экономических пространств, подразумевающих возникновение многочисленных точек соприкосновения между региональными и трансрегиональными торговыми системами, обслуживаемыми специфическими расчетными механизмами.
Третье. Торможение социальной глобализации и возникновение серьезных диспропорций в социальном развитии. Процесс развивается уже относительно длительное время, находя проявление в разрыве между формальными и фактическими показателями уровня жизни, что отражается в различных рейтингах. Другим проявлением нарастающей асимметрии в развитии становится востребованность различных «альтернативных» механизмов расчета макроэкономической динамики.
Особенность современной ситуации заключается в нарастании разрыва между уровнем потребления и социальным стандартом, то есть доступностью более широкого уровня социальных и связанных с социальной сферой сервисов. Ресурсы развитых стран направлены на сохранение высокого уровня потребления – этому служит реализуемая в ряде стран концепция безусловного минимального дохода. Эта концепция отражает не только критичность сохранения уровня потребления для устойчивого развития, даже через жертву качества жизни и эффективности экономических систем, но и неудачу в формировании нового технологического и инвестиционного цикла, способного создать достаточное количество высококачественных рабочих мест, по своей экономической отдаче сравнимых с простым потреблением.
Ситуация во многом повторяет модели социального поведения и развития, известные со времен Древнего Рима, когда относительная социальная стабильность обеспечивалась прямой покупкой определенных слоев населения и эмансипацией их не только от средств производства и собственности, но и от участия в активной экономической деятельности, что является показателем падения эффективности не столько экономики, сколько системы «социального вовлечения» и структуризации, что отражает цивилизационную деградацию.
Вопрос не в том, насколько в принципе возможен посткапитализм, – элементы такой экономической и особенно социальной организации уже присутствуют в ряде стран (например, Франция, США и проч.). Но насколько такая экономическая модель в принципе может быть конкурентоспособной в соревновании с неоидустриальными странами вне дополнительных политических и военно-силовых инструментов изъятия ренты и использования ее для поддержания социально комфортного пространства внутри «первого мира»? Для России формирование соответствующих потребностям социально-экономического конструирования фреймов потребления более чем актуально, учитывая демонтаж (сознательный или самопроизвольный) большей части «советских» и раннепостсоветских потребительских моделей. Это может при обострении социальных диспропорций привести к институционализации потребительской сегрегации, что будет означать возврат к принципу сословности потребления, что будет индикатором архаизации общественно-политического пространства.
Четвертое. Локализация и регионализация производства. Цифровые технологии дают близкие к неограниченным возможности локализации и кастомизации производства. Риски распада сложившихся технологических цепочек не только в силу «клочкового» внедрения элементов Четвертой промышленной революции, но и в результате надстраивания экономических отношений избыточной массой политических и военно-политических рисков сравнительно велики. Это будет последовательно вынуждать участников глобальных экономических процессов к упрощению логистических и технологических связей, что может при условии неуправляемого роста рисков межрегионального товарообмена привести к замедлению технологического развития и возникновению относительно замкнутых технологических циклов, построенных на принципах национальной или региональной самодостаточности.
Кризис «глобальных фабрик» как драйвер перестройки глобального реального сектора и стимул к ускоренной перестройке глобальной экономики, особенно там, где не существует внутреннего рынка для соответствующей продукции, способного играть роль страховочного механизма.
В рамках концепции глобализации «мировые фабрики» – Китай, Южная Корея, Бангладеш, Мексика, в меньшей степени Бразилия, Вьетнам, Таиланд, Индонезия, Малайзия – изначально были сориентированы на производство таких объемов продукции, потребление которых можно было обеспечить только в условиях глобализированности экономики и потребительских моделей. Любая, даже самая незначительная регионализация потребительских паттернов, возникновение потребительских анклавов неизбежно приведет к серьезному кризису всей системы.
Базовым ограничителем останется рентабельность производства, основанная на формировании значимых социальных (вернее, социально-потребительских) групп с устойчивыми и долгосрочно предсказуемыми потребительскими моделями. Иными словами, социальное конструирование почти неизбежно станет элементом среднесрочного экономического планирования и инструментом для преодоления неизбежно негативных последствий утраты глобальности в доступе к рынкам. Следует предположить дальнейшее усиление административно-силового компонента в процессах экономической регионализации с целью дополнительного повышения уровня конкурентоспособности по сравнению с глобализированными технологическими цепочками.
Поддержание целостности и устойчивости глобальных технологических цепочек за счет политического и административно-политического управления становится вполне естественным управленческим решением там, где у участников экономических процессов есть соответствующие инструменты и ресурсы. Активность ряда европейских элит по формированию т.н. «общеевропейской армии», под чем подразумевается создание командно-штабных структур, связана с необходимостью участия в управляемых военно-политических конфликтах в Восточном Средиземноморье и Персидском заливе, имеющих принципиальную важность для европейской экономики.
Определенное конкурентное преимущество могут получить оптимизированные под меняющуюся логистику технологические анклавы, но только при условии безусловного гарантирования их безопасности и арбитражного снижения уровня неэкономических рисков. Открытым вопросом будет оставаться возможность возникновения на этой базе кастомизированных под региональные потребности «сборочных фабрик» не только с точки зрения производства конечного продукта, но и в плане инжиниринговых решений.
Пятое. Интеграция в процессы экономической деятельности и экономической конкуренции военно-силового компонента. Определяющим моментом в развитии новых экономических тенденций является резко повышающаяся важность способности того или иного экономического субъекта управлять рисками, формирующимися в процессе экономической деятельности. Прежде всего речь идет об операционных рисках, связанных с возможностью доступа к важнейшим инструментам ведения экономической деятельности на уровне больших систем (государственных или межгосударственных). Этим сейчас определяется инвестиционная эффективность и привлекательность государств. Но в складывающихся на глобальном уровне условиях это начинает касаться и военно-политических рисков, значение которых растет. Государства или коалиции государства должны минимизировать военно-силовых риски, затрагивающие непосредственно национальные и межнациональные экономические системы, а также управлять рисками, возникающими в процессе их внешнеэкономической деятельности. Первично это явление стало проявляться в сфере реализации новых логистических проектов, где уже сейчас прибрело относительную оформленность, что объясняется спецификой отрасли.
Первоначально противоречия развивались через конкуренцию различных типов логических проектов (морские или сухопутные). Военно-силовое обострение в Восточной Азии между США и Китаем по поводу осуществляемого КНР территориального переформатирования пространства обозначает качественно новый уровень таких противоречий: конкуренцию в пределах одного вида коммуникаций (в данном случае – морских). Это означает, что операционная комфортность существующей логистической системы уже не является фактором сдерживания политических противоречий.
В дальнейшем условный «вес» военно-силового компонента в глобальной логистике, а главное, частотность его использования, будет только увеличиваться, особенно по мере обострения конкуренции между различными логистическими проектами. Но и в целом в мировой экономике проблематика включения военно-силового компонента в числе определяющих себестоимость рисков становится одной из важнейших, учитывая перспективы формирования ядер соответствующих региональных экономических центров на комплексной экономико-политической основе, не исключено, вокруг ключевых логистических узлов.
Управление рисками лежало в основе американского подхода к реструктуризации глобальной экономики еще до Трампа. Нынешняя американская администрация сделала этот подход настолько откровенным, что он сам по себе стал инструментом управления экономическим ростом ряда важнейших государств мира, например Южной Кореи, Германии, ряда стран ЕС, ряда стран АСЕАН, а отчасти и Китая.
Распространение военно-силовой нестабильности по векторам развития глобальных транспортных коридоров до известной степени повторяет модель развития международных отношений на завершающем этапе формирования колониальных империй (последняя треть XIX века). Но уже на принципиально ином уровне коммуникаций, логистики и возможности информационных и политических манипуляций, а также в условиях политически провозглашенной реиндустриализации, неминуемо трансформирующейся на определенном этапе в частичный возврат к социально-экономическим отношениям модерна или социально усеченного постмодерна. Это означает принципиальное расширение числа точек, где проявление военно-силового компонента в экономическом пространстве будет экономически (геоэкономически) рентабельно.
Но это означает существенное изменение значимости военно-силовых инструментов в общей системе инструментов государства и системообразующих межгосударственных связей. Это будет постепенный транзит от «мягкой силы» к «силе» почти классической для середины XX века, то есть интегрированному феномену, в котором способность эффективно применять для решения политических проблем и защиты экономических и политических интересов адекватные и соразмерные военно-силовые инструменты или угрожать их применением была системообразующим фактором. Период безусловной экономизации «мягкой силы», вероятно, следует считать завершенным, но не только в силу увеличение вовлеченности военно-силовых инструментов в данную систему, но и за счет разрушения институционального пространства, где потенциал мягкой силы усиливался. Модель глобализации, актуальная в последние двадцать лет, была построена именно вокруг экономизированной «мягкой силы», дававшей США заведомое преимущество. Риском, но одновременно и возможностью в этом контексте становится глобальная деинституционализация в экономике и политике (кризис ООН, попытки взятия НАТО на себя функций экономического регулирования) и окончательный распад глобального экономического консенсуса (форум АТЭС в Папуа – Новая Гвинея, форум АСЕАН в Сингапуре).
Источник
Автор: rina