Перспективы-2019: альтернативы глобального развития

Дмитрий Евстафьев – профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики 
Нельзя исключать, что 2019 год продолжится в режиме глобальной геоэкономической паузы, тем более что значительная часть крупнейших игроков в мировой политике и экономике вступили в полосу масштабных перестроек внутренних социально-политических систем и обновления элит, что существенным образом сокращает потенциал их внешней активности.
Среди глобальных игроков трансформацию системы власти в 2019 году, кажется, не будут переживать только Индия и Япония, да и то при условии отсутствия значимых форс-мажоров. Все остальные страны, не исключая США, Китай и Россию, не говоря уже о ЕС, стоят перед необходимостью реструктуризации систем государственного управления и создания новой архитектуры политического пространства, более соответствующего современным приоритетам.
Ключевым системным ограничителем сохранения прежнего формата развития глобальной экономики, а значит, и глобальной политики, безусловно, остается способность США и их ближайших сателлитов сохранять относительную целостность глобальной финансовой системы, несмотря на существенное усложнение ситуации и внутренние экономические проблемы.
Мировая финансовая турбулентность развивается «каскадно»: инвестиционные ресурсы дисконтировано выводятся с наиболее уязвимых рынков на наименее уязвимые. Эта «каскадность» управляема и может быть прекращена в момент концентрации основных монетизируемых ресурсов на рынках, зависимых от США. Управление каскадностью осуществляется с использованием гибридных методов: санкционная политика, информационное манипулирование и силовое давление. Сейчас каскадное выдавливание ресурсов применяется для макрорынка Восточной Азии (Япония и Южная Корея). На следующем этапе им станет Европа. Но как долго можно сохранять целостность финансовой системы, не затрагивая ее «ядро»?
Манипулятивный потенциал современной финансовой системы далеко не исчерпан, а она в целом адаптировалась к более высокому уровню операционных и инвестиционных рисков. Степень свободы маневра для США на 2019 год даже несколько увеличилась по сравнению с 2018 годом. Главным ограничителем стало состояние американской финансовой системы, любой сбой в которой обнуляет достигнутый запас прочности. С другой стороны, в пользу более радикального сценария действуют три принципиальных фактора.
Первое. Дальнейшая утрата доверия к доллароцентричной системе финансово-инвестиционной деятельности на фоне усиливающихся апробаций альтернативных технологий.
В 2018 году были анонсированы минимум две альтернативные доллару финансовые системы в сфере инвестиций и взаиморасчетов с потенциалом глобальности, или в крайнем случае субглобальности. Это – продвинутая версия инвестиционной системы на базе «золотого юаня» и нефтяных фьючерсов (см. нефтеюань), а также антисанкционная расчетная система ЕС для работы с Ираном, апробированная во второй половине 2018 года, хотя и с переменным успехом.
Второе. Неизбежность разрешения в военно-силовом ключе целого ряда потенциально эскалирующих военно-политических ситуаций, способных оказать влияние на геоэкономическое пространство. Выделим три острых военно-силовых узла:
Ситуация на Украине, грозящая усилением военно-политических рисков для Европы, ограничивающая возможности экономического восстановления на континенте;
Дальнейшее обострение ситуации на Аравийском полуострове, включая внутреннюю ситуацию в Саудовской Аравии;
Саудовская Аравия становится фокусом важнейших глобальных экономических и военно-политических процессов, связанных с переконфигурированием глобального экономического и инвестпространства. Не исключено, что именно Саудовское королевство станет центром инвестиционной манипулятивности, причем не только в сфере углеводородов, но и по более широкому кругу экономических вопросов.
Возможность слабоконтролируемой эскалации военно-силовых действий Израиля против Ирана в Сирии или непосредственно на национальной территории Ирана.
Дестабилизация любого фактора будет иметь неизбежные последствия для финансово-инвестиционных потоков в важных для экономического роста регионах.
Третье. Приближение нового политического цикла в США, проявляющееся в необходимости для Дональда Трампа демонстрировать реальные достижения своей внешней политики. Тем более что инвестиционный пузырь в американской экономике начнет к этому времени сдуваться.
Наиболее очевидным вариантом демонстрации силы для Трампа, безусловно, выглядят ограниченные силовые действия в отношении Венесуэлы. Но может быть выбран и «иранский» вариант демонстрации силы; его последствия могут оказаться существенно более значимыми и пролонгированными по времени. Реализация силового сценария в Восточной Азии выглядит пока маловероятно в возможной последующей дестабилизации важного экономического региона. Но и это возможно, если США сочтут глобальный экономический форс-мажор неизбежным.
Дополнительно ситуацию могут обострить два фактора, связанные с трансформациями на национальном уровне, масштабы внешнего влияния которых пока предсказать будет крайне сложно:
Обострение внутриполитической борьбы в Китае и использование одной из противоборствующих элитных группировок лозунга борьбы с проамериканскими компрадорами в своих интересах. Такое развитие событий неизбежно приведет к обострению отношений в инвестпространстве, сформированном вокруг китайской экономики.
Даже локализованные в экономической и финансово-инвестиционной сфере действия по ограничению влияния США и аффилированных с США элементов китайской экономической политической элиты будут иметь значимые политические последствия, поскольку приведут к перераспределению влияния не только на уровне политических групп, но и институционального.
Возникновение ситуативной дестабилизации в одной из стран Среднего Востока (Ирак, Пакистан, Иран, Казахстан, Туркмения), на которой сфокусируются оставшиеся относительно дееспособными элементы радикально-исламистских сетевых структур. В таком случае не исключена дестабилизация сразу двух центров потенциального постглобального экономического роста: Прикаспийского и в пространстве логистического коридора «Север-Юг». Оба варианта негативного векторного развития могут быть управляемы за счет относительно слабого манипулятивного воздействия.
Отметим важные черты ситуации с точки зрения конкретных операционно значимых экономических тенденций.
Меньшая устойчивость системы глобальных финансов и финансово-инвестиционных отношений. В 2018 году начал окончательно разрушаться миф о невозможности существования вне этой системы, угроза отключения от глобализированных финансовых потоков и систем взаиморасчетов окончательно перестала быть доминирующим сдерживающим фактором экономического и политического поведения.
Можно говорить о новой роли наличного денежного обращения, способного – при условии выработки на региональном и межрегиональном уровне согласованных механизмов хеджирования – стать буфером между реальным сектором экономики и существующей спекулятивно-инвестиционной системой.
В глобальной финансовой системе возникает опасный феномен: с одной стороны, глобальная американоцентричная система стала менее устойчивой, с другой, она становится все более жестко регулируемой, по политическим мотивам, зачастую волюнтаристски.
Глобальная экономика вошла в период принципиальной большей политической манипулятивности. Ключевыми факторами принятия экономических решений становятся политические задачи, понимаемые краткосрочно, максимум – среднесрочно.
Ситуация обостряется мультипликацией инвестиционных «навесов», не только в сфере деривативов, но и в реальном секторе, в частности в сфере углеводородов. Сдувание этих навесов без значимого кризиса сейчас уже вряд ли возможно.
Деградация сложившихся в последние 40 лет систем социального обеспечения, считавшихся среднесрочно эффективными, включая национальные пенсионные системы. Как результат – снижение уровня социально-политической устойчивости крупнейших постиндустриальных (Великобритания) и предпостиндустриальных (Франция) государств мира.
События в Париже являются не столько показателем внутренней неустойчивости социальной системы Франции и других государств подобного типа, но индикатором фатального кризиса системы социального государства. События в Париже с идеологической точки зрения являются фокусом для концентрированного выражения гибридных «право-левых» настроений социального иждивенчества, но одновременно и неготовности классического постиндустриального среднего класса жертвовать благосостоянием ради политизированных «скреп», таких как вопросы идеологии или социальной толерантности.
Возникает феномен диффузной социально-коммуникационной вовлеченности как отражения системы флюидной занятости. Это становится для развитых экономик сильнейшим социально-политическим вызовом.
Налицо появление в качестве активной социальной силы новой версии люмпен-пролетариата на основе более высокого уровня бытовой образованности и социальной включенности, значит, и дестабилизирующего потенциала. А существующие социальные системы большинства развитых стран, не исключая Россию, не обладают полноценными возможностями «сброса социального напряжения» без избыточных перегрузок системы.
Возникновение и первичная апробация двусторонних не просто экономических, а инвестиционно-экономических форматов, давших в целом позитивные экономические результаты, а главное, доказавших принципиальную возможность бездолларовых систем взаиморасчетов даже в наиболее неблагоприятной политической и экономической ситуации.
Важным является то, что в процессе апробации двусторонних форматов тестировались различные формы расчетной деятельности – от классических расчетов в мировых валютах (евро) и клиринговых систем до использования криптовалют в качестве стратегического буферного механизма во взаиморасчетах.
Это создает полноценную основу для реализации в дальнейшем принципов векторного (или «секторального») экономического роста, на основе чего в перспективе могут начать формироваться анклавные финансовые системы, напрямую увязанные с реальным сектором экономики. Мы можем констатировать возникновение на 2019 год целого ряда значимых геоэкономических процессов, не имеющих на сегодняшний день четко сформированных направлений и рамок развития практически по всем направлениям глобализации. Это, с одной стороны, делает вариант продолжения «геоэкономической» паузы на 2019 год более чем вероятным, а с другой, геополитической точки зрения, формирует слишком много «точек неопределенности», стимулирующих отдельные страны и политические элиты мира к попыткам опережающего действия. Решающим фактором в таком балансировании может стать относительно незначимое на фоне возможных последствий событие, прежде всего политического характера.
Прогнозируя события 2018 года, хочется поставить перед читателями шесть ключевых вопросов.
Первое. Насколько необратимо торможение глобализации? Насколько возможно восстановление прежней системы «каскадирования рент» на более «справедливой» основе, пусть даже в меньшем ареале охвата. Может ли система глобализации в принципе пожертвовать охватом, чтобы сохранить «ядро», отличающееся не только принципиально иным уровнем потребления, но и более сбалансированным социально-экономической системой?
При таком сценарии глобализация превратится в нечто противоположное себе – инструмент разделения мира на практически непреодолимые в системном плане зоны, взаимодействие между которыми может осуществляться либо через сетевые структуры, либо на более высоком межсистемном, коалиционном уровне.
Ядро будет построено не по географическому принципу и даже не по принципу симметричности экономических систем (в таком ядре по определению должны быть страны и пространства с различным уровнем развития, чтобы обеспечивать перераспределение ренты), а по принципу общности, симметричности политических институтов, то есть, по сути, на базе идеологии.
Фактором формализации и геоэкономической «фиксации» разноуровневой глобализации будет, безусловно, качественная – а не количественная – локализация моделей потреблений, как следствие: анклавизация потребления, размывание универсализации целей человеческого развития, в рамках глобализации однозначно определявшихся как догоняющее социальное развитие в форме догоняющего потребления.
Второе. Может ли в принципе существовать такое понятие, как «глобальный экономический рост» – формализованное отражение поступательного и относительно симметричного развития стран, включенных в ареал системного глобального развития?
Концепция разновекторного развития Первого, постиндустриального и предпостиндустриального мира, оказавшегося системно несостоятельного Второго, – подсанкционных стран, вынужденных развивать альтернативные экономические и инвестиционные модели, индустриально развивающегося Третьего и неразвивающегося Четвертого мира, не имеет под собой операционных экономических оснований, но имеет цивилизационные. Реализация этой модели развития будет означать принципиальное изменение всей идеологии мировой экономики.
В противном случае мы переходим к «секторальному», «векторному» экономическому росту, только усиливающему социально-экономические диспропорции в развитии.
Третье. Возможна ли в ближайшее время трансформация существующих макрорегионов под воздействием асимметрий социального развития и нарастающей неравномерности инвестиционных процессов?
В условиях трансформации и, возможно, утраты целостности части макрорегионов стоит по-новому взглянуть на такой фактор в системе международных отношений, как непризнанные государства и территории с неясным юридическим статусом. Они могут на определенном этапе сыграть серьезную роль в структурировании новых экономических регионов и формировании инвестиционных фокусов на основании любых форм доступных финансов, не выходя за рамки формально продолжающих существовать ограничений.
Четвертое. Возможен ли ренессанс сетевых структур в политике как инструмента встраивания и управления политическими тенденциями, проявившимися в последнее время, на основе востребованности новых синкретических сетевых, по сути своей идеологических конструктов. В экономике сетевые структуры – не только классические ТНК – будут еще длительное время актуальны в силу процессов мозаизации и регионализации экономики.
ТНК оказываются достаточно гибкой формой управления внутренними перетоками капитала, чтобы вписаться в новые экономические обстоятельства, но сохранить управленческую целостность и возможность использовать внутренние инвестиционные ресурсы в условиях дефицита внешних. ТНК на практике соответствуют всем ключевым структурным требованиям экономического мира тормозящей глобализации.
Формирующееся политическое и социально-политическое пространство, построенное на диффузных, локализованных политических институтах, существующих ограниченное время, создает значительное пространство для сохранения политических сетевых структур, в том числе радикальных. Но насколько возможно сращивание и взаимопроникновение в новом постглобализационном мире сетевых экономических и политических, как минимум политизированных, структур? Гибридные институты могут быть колоссальным вызовом для глобальной экономической стабильности.
Если упрощать, вопрос можно поставить следующим образом: возможно ли их возникновение в рамках одной из сетевых структур, например торговой корпорации, выстроенной вокруг глобального логистического коридора экономико-идеологической системы, подобной рахдонитам – радикальной синкретической секте, обслуживавшей Великий шелковый путь и ставшей источником радикальных сект как в Китае, так и на Ближнем и Среднем Востоке.
Пятое. Может ли стать локальный военно-силовой кризис «запалом» для полноценного глобального экономического кризиса, или же военно-силовые трансформации превратились в некую параллельную реальность по отношению к геоэкономическим? Иными словами, может ли «выключение» одного или двух регионов из активной экономической деятельности в сегодняшнем формате спровоцировать полноценную регионализацию системы. Запалом для начала геоэкономических сегментационных процессов может стать такой региональный конфликт, затрагивающий не только ресурсные регионы, но и значимые логистические пространства. Вопрос в том, насколько ключевые в военном отношении страны мира будут готовы относительно быстро стабилизировать военно-политическую ситуацию.
Классическим регионом – кандидатом на выключение из глобальной экономической системы традиционно является Средний Восток, включая экономическое пространство Персидского залива. Относительно высокая вероятность такого варианта событий усиливается неизбежностью конкуренции, в том числе военно-силовой, в пространстве глобальных логистических коридоров, сегментирующих регион.
Шестое. Возможен ли структурный «откат» в развитии глобальных экономических тенденций и возвращение к преимущественно индустриальной парадигме на базе концепций неоиндустриального модерна, технологическая база для чего создается за счет хотя бы очагового внедрения отдельных технологий и, что гораздо более важно, технологических решений «Четвертой промышленной революции».
Вопрос в том, каков будет геополитической эффект возникновения новой глобальной индустриальности, локализованной внутри наиболее значимых центров экономического роста. Будет ли новая индустриальность еще и фокусом военно-политической консолидации или же локализуется только как инструмент перераспределения финансовых потоков?
Сейчас мы видим попытку конкуренции между преимущественно постиндустриальным и предпостиндустриальным миром и миром относительно зрелой индустриальности, в котором преимущество постиндустриального мира обеспечивается за счет доминирования в глобальных финансах. Возникает вопрос о системной необходимости иметь внутри индустриального мира консолидирующую постиндустриальную силу, формирующую относительно справедливый инвестиционный цикл. В этом – ключевой вектор геоэкономических перемен: и 2019 года, и более отдаленного будущего.
Источник
Автор: rina